Он слез с водительского места, привычно вскинул ретромотив на плечо, подхватил забытый Тимофеевым чемодан. И двинулся к Калинову мосту, иногда сбиваясь на бег, потому что тарбозавр уже вышел на финишную прямую.
Фомин настиг Тимофеева у самой воды. Присев на корточки, тот скручивал воедино два проволочных контакта.
– Вот и все, Коля, – сказал Тимофеев как ни в чем не бывало. – Я успел. Разве бывало когда-нибудь, чтобы я не успевал? Напрасно ты волновался.
– Ты меня прости, Тимофеич, – виновато произнес Фомин. – Слабинку я допустил.
– Вот еще выдумал! Ты же не удрал, а пошел-таки за мной.
Туман расступился, будто занавес, выпуская на авансцену огромную чешуйчатую тушу поганого чудища.
– Ты хорошо метаешь гранаты? – осведомился Тимофеев.
– Спроси еще, регулярно ли я дышу, – сказал Фомин. – Да, противотанковая гранатка бы нам не повредила.
– Тогда действуй, – и Тимофеев вложил ему в ладонь увесистую пластмассовую коробочку. – Но не в ящера, – упредил он невольное движение Фомина. – Постарайся добросить до середины Бурлана.
Фомин недоумевающе поглядел на него.
– Ну, тебе виднее, – промолвил он.
Это был лучший бросок в его жизни.
Тарбозавр прибавил прыти. Он скакал, как взбесившийся кенгуру. Он надвигался со скоростью и мощью тропического урагана. И некуда было отступать. Фомин вздохнул и прикрыл глаза, чтобы не видеть этого ужаса.
Его обдало порывом влажного ветра. Совсем рядом что-то с тяжким всплеском ухнуло в воду. И Фомин ощутил, что еще жив, хотя по его расчетам ему полагалось уже быть съеденным. Он разлепил веки.
Тарбозавр отплыл далеко от берега. Над грязно-зелеными волнами едва различалась его башка. Охотничий вопль ящера разнесся над рекой, словно пароходный гудок, внезапно сменившись натужным бульканьем. Несколько пузырей воздуха вырвалось из глубины, и на поверхности Бурлана расплылось угольное пятно взбаламученного донного ила. Над Кощеевой Морокой сгустилась мертвая тишина, нарушаемая лишь голодным бурчанием в пустых желудках добрых молодцев.
– Что ты ему подсунул? – спросил Фомин.
– Одну свою старую безделушку. Генератор биологического излучения. Я подманивал им рыбу на археологической практике. Пришлось встроить туда усилительный контур и поменять параметры излучения. Ничего ящеру так не хотелось, как добраться до моего генератора. Бедолага…
Фомин вымученно улыбнулся:
– В тебе, Тимофеич, пробудился активист общества защиты животных.
– Может быть, – промолвил тот. – Кто бы знал, как я хочу есть!..
19. Как они перешли Калинов мост
Калинов мост они перешли без приключений.
Вел он не на противоположный берег Бурлана, как ожидалось, а на каменистый островок, лишенный всяких проявлений жизни, до блеска омытый кипучими водами. В самом центре островка высилось мрачное сооружение из массивных гранитных плит, сильно схожее с невероятных размеров склепом. Обитать в нем представлялось не столько страшным, сколько неудобным. На серых стенах оседала водная пыль, в просторные щели свободно проникал жгучий ветер. И, конечно же, повсюду мотались тяжелые клочья уже порядком надоевшего тумана.
– Лучшего местечка для Кощея и не придумать, – заметил Фомин.
Он едва удержался, чтобы по привычке не добавить: «Не нравится мне это…»
– Слабо верится, что охраной этого замка ведал один-единственный динозавр, – сказал Тимофеев.
– Ну, для Осена и прочих богатырей местного разлива вполне достаточно.
– Тихо здесь. Может быть, никакого Кощея и нет?
– Не будем терять бдительность. Народной молве следует доверять. Мы уже едва не накололись, когда не поверили в поганое чудище. Если нам говорят, что это Кощеева хоромина, будем исходить из того, что в ней живет некто, условно именуемый Кощеем. И что он держит в неволе красну девицу по имени Вика…
Тимофеев погладил одну из гранитных плит.
– Грубая обработка, – авторитетно констатировал он. – Но не традиционными орудиями типа рубила. Грани как бы оплавлены.
– А это, судя по всему, парадный вход, – сказал Фомин, указывая на просторный зазор между косо улегшимися валунами.
– Мне сдается, не следует просить у хозяина разрешения войти, – произнес Тимофеев.
И они проникли внутрь Кощеева логовища.
Тусклый свет падал сквозь многочисленные щели на кривые, неряшливо отесанные ступени, что вели куда-то наверх. Тимофеев осторожно поставил ногу на нижнюю, и ему почудилось, будто она качнулась. Он обернулся к Фомину, чтобы поделиться своими сомнениями, но тот приложил палец к губам. В самом деле, любой звук грозил разнестись гулким эхом по всей хоромине, многократно умножившись в ее закоулках, и выдать присутствие гостей. К счастью, оба добрых молодца были обуты в мягкие спортивные тапочки и ступали неслышно. По крайней мере, Фомин крался, будто кошка, намеренная слегка помышковать, а Тимофеев старательно ему подражал. Но, разумеется, сноровки ему недоставало, и он ухитрился-таки в темноте зацепиться чемоданом за низко нависший уступ. Друзья застыли. Нечаянный отзвук поскакал горохом гулять во все стороны. Прошла томительная минута выжидания. Затем другая… Хоромина зловеще молчала, не желая раскрывать до поры свои карты.
То, что лестница была ловушкой, пришло им в головы не настолько рано, чтобы ее избежать, но как раз вовремя, чтобы уцелеть.
Нога Тимофеева, занесенная для очередного шага, не нашла опоры. И народный умелец, не изменяя позы, не выпуская чемодана, не успев даже как следует испугаться, молча опрокинулся в пустоту.
Мгновение спустя он с некоторым удивлением обнаружил, что свободно висит над пропастью, слегка поворачиваясь вокруг своей оси, как елочная игрушка на ниточке. А не падает лишь потому, что его мертвой хваткой держит за шиворот железная рука верного друга Николая Фомина. И вопрос единственно в том, достанет ли Фомину сил, чтобы вытянуть его прежде, чем затрещит и расползется по швам многажды руганная за низкое качество продукция местного швейного объединения.
Но сорочка, благодаря которой уцелел Тимофеев, была сшита на диво крепкими нитками. Фомин же никогда никого не подводил. И он достал Тимофеева из бездны, вместе с чемоданом.
Ощутив под ногами надежную твердь, Тимофеев неожиданно для себя и теперь уже совершенно безосновательно стал лязгать зубами. Ему чудилось, что делает он это безнравственно громко и заполняет постыдным лязгом весь мир. Он решил, что сначала уймет разыгравшиеся не на шутку эмоции, а затем благодарно пожмет спасительную руку Фомина. За какие-то часы они оба неоднократно оказались обязаны друг другу жизнью. Их суровая мужская дружба подверглась основательной проверке на излом и выдержала ее с честью. Вряд ли в той повседневной реальности, скрытой от них за колдовскими туманами, отделенной пластами веков, им представился бы такой случай.
