Он долго еще слонялся по лагерю, искал, с кем отвести душу. Потом видела его с Валентином. Пообщались и куда-то настроились.
Ненадежная это крепость — палатка. Лежу без сна, в напряжении. Не то что боюсь — дурное предчувствие.
Через час, может, чуть больше, слышу — шаги. Похаживает кто-то. Приблизился, потоптался и прошел мимо. Я отпустила дыхание, напрасно, думаю, всполошилась. А нет, возвращается. Обошел справа, подобрался к входу, замер. Луна светит щедро, тень на брезенте отчетливая. Неужто АСУ вернулся, мало ему первого предупреждения? Кто там, спрашиваю. Молчание… Не хватало еще, чтобы ко мне влез. Я халат на себя — и наружу. Уверена была, что АСУ. Откидываю полог — Валентин! Ты чего? — шепчу, а спрашивать и не надо. От него разит, улыбка наглющая, как у АСУ. Ах ты, думаю, идиот! Ты же от него пришел, у него надрался,. пошлостью его насквозь пропитался, похотью его провонял. И такая меня взяла злость, такая обида — бью наотмашь, одной рукой, другой, еще, по щекам, по ненавистным губам, себя не помню, с остервенением. Он только головой мотает, ошалел, ничего не соображает…. Кто-то отнял его у меня, увел.
Следователь. И много выпили?
Ухов. Я или вместе?
Следователь. И вы, и он.
Ухов. Бросьте делать из этого историю! Трезв он был. У меня и оставалось-то на донышке. Нацедил полкружки, он и то не допил. Одни разговоры.
Следователь. Как же вы столковались? Терпеть друг друга не могли, держались на расстоянии и вдруг — собутыльники.
Ухов. А я добренький, когда под этим делом, любой собаке друг. Вижу, скучает наш общий любимец, пригласил. Пошли, говорю, вместе пощебечем,
Следователь. О чем же вы… щебетали?
Ухов. Спросите о чем-нибудь попроще.
Следователь. Может, о Монастырской?
Ухов. Может, и о ней… А вы помните, к примеру, какой у вас был с соседом по дому разговор месяц назад, когда вы во дворе стучали в домино?
Следователь. Помню, если назавтра сосед исчезает… Куда от вас пошел Полосов? Или тоже подзабыли?
Ухов. Шлялся по лагерю и его окрестностям.
Следователь. Потом?
Ухов. Полез к ней в палатку. Вас это интересует?
Следователь. Вы видели, что полез?
Ухов. С чего бы она так разъярилась? Выскочила пантерой, вцепилась когтями, я едва разнял.
Следователь. Видели, как он пошел к Монастырской, предполагали, чем может кончиться, и не остановили, не отсоветовали.
Ухов. Я что, евнух, чтобы гарем сторожить? У них какие-то шашни, причем тут я?
Следователь. Что дальше, куда вы повели Полосова?
Ухов. К нему в палатку. Уложил и пошел к себе. Спать-то надо. Потехе — час, сну — время.
Следователь. Уложили, говорите. Но он не ложился, даже не развернул постель. Вы, видимо, не отдаете отчета, что любая неточность в показаниях оборачивается против вас. Вы последний, кто был с Полосовым.
Монастырская. Больше я его не видела.
Следователь. Никто не видел, а спохватились почти через сутки, уже к вечеру следующего дня. Неужели вас не встревожило его отсутствие утром, днем?
Монастырская. Была уверена, что он в лагере, и мне никто ничего не сказал. Проснувшись, вначале решила не идти на завтрак, не хотела встречаться с ним. Потом все-таки пошла, чтобы не вызывать лишних толков. Ночная история переполошила весь наш курятник, меня буквально терзали взглядами. Я боялась голову поднять, не то что с кем-то говорить. Это уже потом узнала, что Валентин не завтракал, не объявился к обеду. Ко мне подошел Малов, спросил, что произошло ночьюи куда запропастился статист, будто я должна была знать. Я огрызнулась: когда он заявится, у него и спросите, ко мне же не приставайте. Конечно, я забеспокоилась: дурак, думаю, нашкодил и теперь прячется со стыда… К шести вернулась; из города Лариса. К тому времени я уже не на шутку запаниковала, и мы вместе полезли в ущелье — то самое, где эхо. Надеялись, что он там. В лагерь возвратились затемно. Теперь уже всполошились все. Жгли на верхней площадке костер, Малов пускал ракеты…
Следователь. И что вы подумали, какие у вас были предположения? Именно тогда, в тот день.
Монастырская. В голову лезло всякое. И со скалы, сорвался, и змея укусила. Может, где ногу сломал, и ждет помощи. Но о самом плохом старались не думать, надеялись, вот-вот заявится.
Следователь. А о том, что он мог покончить с собой?
Монастырская. Что вы! Из-за чего? Ведь не было никакого повода.
Следователь. Давайте, Ирина Константиновна, внесем некоторую ясность. Мы встречаемся с вами не в первый раз, и у меня сложилось впечатление, что вы не совсем четко представляете, кто был Полосов. То вы говорите о нем как о не вполне нормальном человеке, чуть ли не идиоте, то не прощаете ему даже самых безобидных странностей, какие могут быть у каждого из нас.
Монастырская. Если бы только странности…
Следователь. Тогда и подходить к нему надо с другими мерками. Вот вы сказали, не было повода, чтобы покончить с собой. Это по вашим понятиям. А мне ничего не стоит доказать, что Полосов не мог поступить иначе, у него не было выхода. Он стал жертвой тех обстоятельств, какие сложились у вас в лагере. Я не преувеличиваю. Если он остро, феноменально остро чувствовал настроение и состояние любого человека, то, вероятно, не менее остро воспринимал и общий настрой, обстановку вокруг себя. А обстановка, согласитесь, была для него крайне тяжкая, я бы даже сказал, враждебная. Все, буквально все были настроены против него.
Монастырская. Неправда, не все.
Следователь. Вы имеете в виду себя и Ларису Мальцеву? Профессор Нечаев убежден, что не только вам, он многим нравился, поскольку каждый видел в нем себя. Но я о другом. Объективно так складывалось, что Полосов всем мешал. Одним свор*м присутствием он вносил разлад, вызывал скандалы, обострял отношения. Даже Мальцева, я в этом почти уверен, никуда, ни на какой Алтай не уехала бы, не будь Полосова. А вы? Простите за бестактность, он повлиял и на ваши отношения с Ильей Сергеевичем. Так что, повторяю, объективно.
Монастырская. Я не совсем понимаю, в чем ваша мысль?
Следователь. Сейчас поясню, еще два слова. Так вот Полосов все больше убеждается, что он, сам того не желая, причиняет окружающим его людям массу хлопот, неприятностей, заставляет страдать. Он словно злой рок — всем из-за него плохо. Какое-то чувство ему подсказывает: будет лучше, если он исчезнет. И он исчезает.
Монастырская. Почему в таком случае он не ушел из лагеря? Собрал бы вещички — и будьте здоровы!
Следователь. Не все так просто. Я знал женщину, которая из-за семейных неурядиц открыла газовую конфорку. Она тоже могла бы собрать вещички и уйти из дома. Мы же не знаем, что творилось с Полосовым.
