В школе Конрада обучалось мало настоящих колдунов. Случайно ухватить ветер — отнюдь не то же самое, что обладание истинной силой. Мужланы могут судачить о волшебных талантах повитухи, спасшей младенчика, родившегося ножками вперед, и о чуде, когда солдатский амулет отразил стрелу, летевшую в самое сердце бойца. Все это не магия в подлинном ее смысле. Благоговейно трепетать тут не стоит.
Так что да, эти люди были пленниками, но в страхе и неволе их держали не магические чары, наложенные на тюремщиков, а мощное телосложение сторожей.
Невин Кантор не питал иллюзий: он такой же пленник, как и все эти бедные тупицы. Разница лишь в том, что он пленник добровольный. В магии, верил Невин Кантор, он отыщет собственное бессмертие.
Материалы, собранные Конрадом в библиотеке, даже во сне не снились Кантору. Он зарылся в книги, впитывая каждое слово, каждую закорючку в рукописях, каждый пояснительный чертеж, каждую гипотезу и каждый предрассудок.
А еще он слышал шепот.
Леверкюн и Фей крадучись, точно воры, обшаривали полки и укромные уголки в поисках истлевших страниц и лишившихся обложек томов, перебирая заклинания и восстанавливая знания. Он слышал их, даже когда они думали, что никто не слышит. Сперва это досаждало ему: сомнения постоянно терзали разум, и он решил снискать расположение Иммолай Фей. Обольщение удалось. Ведь истина проста: женщина, даже такая, как Фей, обладает теми же основными инстинктами, что и мужчина. Женщины тоже чувствуют. Женщины тоже хотят. Кантор говорил, говорил вещи личные, задушевные, завлекая ее интимными беседами и обещаниями. Это не было любовью, все оставалось на исключительно практичном, физическом уровне. Цель оправдывает средства. Страсть окупилась. Фей открыла ему секрет: некроманты верили, что где-то среди груд неучтенных магических книг затеряны страницы утраченных трудов Нагаша, заклинания из «liber Mortis», «Книги Смерти». «А как еще, — пробормотала она, утомленная яростным совокуплением, — Влад мог поднять мертвецов?»
Их доводы, с одной стороны, звучали резонно, но с другой — выглядели совершенно ошибочными. Кантор знал, что у Влада действительно имелись какие-то страницы из утерянных книг Нагаша, и в этом некроманты, конечно, не ошибались, но Кантор собственными глазами видел, как эти невосполнимые знания превратились в дым, когда сигмариты спалили имущество мертвого графа на очистительном огне. Только самодовольные идиоты вроде жрецов могли совершить нечто столь непоправимо глупое. Мудрость, считал Кантор, надо охранять, а не уничтожать — даже ту, с которой ты не согласен. Сожжение книг — это же святотатство, насквозь провонявшее глупостью сигмаритов.
Фей и Леверкюну следовало бы стать его союзниками в этом вопросе, но парочка сторонилась мага.
И неудивительно. Он всегда жил на грани, отвергаемый окружающими. Сигмариты держали его в тюрьме, намереваясь лишить пленника жизни, как только он станет для них бесполезен. О да, они с радостью выкачали бы из него всю кровь, если бы им это было выгодно, и не делали секрета из того, что легко и по дешевке продали бы его плоть — что они, собственно, и сделали, променяв колдуна на двух вампиров.
Вот во что жрецы его оценили. Даже дварф купил чародея лишь в расчете на то, что он принесет пользу. Колдун умел вынюхивать бестий и таким образом, выслеживая чудовищ, мог помочь дварфу совершить самоубийство. Каллад Страж Бури рассуждал о чести, о вечной борьбе со злом, об обретении свободы ценой смелости. Чушь. Дварф мертв, убит неприятелем, оказавшимся сильнее. Никакой чести, никакого благородства. Смерть, взвешивая жизни, не принимает в расчет вечные битвы и отвагу. Ценятся лишь сила, хитрость и власть. Маг не жалел о гибели своих спутников. Дварф убил бы его в конце их совместного пути, так что какой смысл проливать слезы по своему несостоявшемуся палачу?
Кантор давным-давно примирился с тем фактом, что его избегают и бранят за то, кто он есть.
Колдун даже знал тому причины. Его ненавидят, потому что он — иной, потому что он, как сама земля, потому что ее мелодия поет в его венах, потому что она повинуется его воле и потому что у него есть сила повелевать стихиями.
Единственное одобрение он чувствовал в успокаивающей ласке Шайша. Ветер знал его. Ветер проникал в его плоть и наслаждался ею. Ветер радовался его существованию. Ветер пел в его крови. Ветер любил его.
Так разве может быть что-нибудь естественнее, чем в ответ полюбить ветер и отдаться ему телом и душой?
Он ощущал Шайш в себе, даже не прикладывая к этому никаких сознательных усилий. Ветер просто был — умиротворяющий, утешающий. Друг. Любовник. Ветер наполнял его, делал совершенным.
Кантор знал, что меняется. Плоть, облекающая его, была всего лишь коконом, который лопнет, когда придет пора явиться в новом прекрасном зверином облике. Он чувствовал происходящие внутри перемены, чувствовал, как очищается кровь, как Шайш укрепляет все его органы, как черный ветер превращает человека в своего верного, надежного слугу. И он приветствовал эти перемены. Фон Зерт мертва, и теперь по-настоящему талантливы только Иммолай Фей, Алоиз Леверкюн и он сам, а он станет величайшим из них всех. Он купался в объятиях черного ветра, и это уже возвышало Кантора при дворе безумного вампира.
Невин Кантор понимал Конрада фон Карштайна, возможно, даже лучше, чем вампир понимал самого себя, ибо они были не такие уж разные. Вампир страстно желал того, чего ему не хватало. Он хотел, чтобы магия некромантов восполнила его недостатки. А все хихикали за его спиной и называли его Кровавым Графом.
Кантор сгорбился над столом, обмакнул кончик пера в чернильницу и нацарапал на разложенном перед ним тонком пергаменте крутой изгиб буквы «I». Работа была кропотливой и изматывающей. Он повел перо вниз, выводя затейливый хвостик, но чернила брызнули, и Кантор, бормоча ругательства, схватил промокашку, торопясь стереть черную кляксу.
Он услышал звук шагов, но не обернулся, ожидая, что он затихнет, когда идущий окажется в запасниках.
Но нет. Шаги приблизились к его столу — медленные, размеренные, отдающиеся под сводчатым потолком странным эхом.
Кантор поднял взгляд, только когда Конрад бросил на его стол окровавленную тряпку. Колдун поспешно подавил вспыхнувший гаев. Глупость лишь ухудшит его положение. Он хотел высосать из графа-вампира все знания его черной библиотеки, до последней капли. Возникший в сознании образ вызвал на губах мага ироническую улыбку, которую Конрад ошибочно принял за приветствие.
А это ведь не тряпка, понял Кантор. Текстура и плотность пергамента, только это и не пергамент. Он дотронулся до куска, потом расстелил его на столе. Черная кровь запятнала его работу, уничтожив труды целой недели, но колдун едва заметил это. Ощущение было знакомым и в то же время абсолютно чуждым. Лоскут оказался кожей — человеческой кожей.
