- Энгьюина обвиняли только в убийстве Мейнарда, - сказал он.
- Кто убил овцу?
Он зажмурился.
- Кто убил овцу? - повторил я.
Он наклонился и прижал губы к микрофону. С закрытыми глазами он, словно молитву, повторил вопрос:
- Кто убил овцу?
- Убийство осталось нераскрытым, - ответила память.
- Убийство осталось нераскрытым, - повторил он мне, так и не открывая глаз.
- Я раскрыл его, Гровер. Открой глаза и скажи мне, кто убил овцу?
Я протянул руку и заставил его выронить микрофон. На этот раз он открыл глаза, но продолжал молчать.
- Тебе это не нужно, - произнес я, показывая ему память. - Ты мог водить меня за нос минуту или две, но ты выдал себя, когда закрыл глаза. Так кто убил овцу?
Я уронил коробку с микрофоном на пол и раздавил их подошвой. Они состояли из пластика, проводов и микросхем и замечательно хрустели на ковре. Я топтал их до тех пор, пока они не смешались с осколками безделушек. Тестафер покраснел еще сильнее и расплескал питье, и мне показалось, что глаза его увлажнились, но он все-таки взял себя в руки.
- Я убил ее, - произнес он наконец. - Как вы догадались?
- Ничего сложного, - ответил я. - Я вычислил это сразу: вы вскрыли кишечник. Для того чтобы убить, это не обязательно, и тот, кто в таких вещах разбирается, так не сделал бы. Но вы не хирург, тем более не ветеринар. Если вы сделали это нарочно, это почти сработало, а если случайно, вам почти повезло. Почти.
Он так и не сказал мне, которое из двух предположений верное. Я решил, что второе.
- Дульчи знала много, чтобы навести меня на верный след, - продолжал я. - Я не добился от нее почти ничего, но вы этого не знали. Я оставил вас здесь тогда в панике. Уже тогда я думал, что вы расправитесь с ней. Так что не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто убил.
Я видел, как Тестафер корчится на диване передо мной. Шесть лет он гнал от себя эти воспоминания. Он явно пользовался Забывателем и машиной-памятью для отвода глаз. Но так же явно сейчас он в первый раз жил настоящей памятью.
- Бога ради, - произнес он, закрыв лицо руками. - Не вытаскивайте это наружу. - Звучало это так, словно ему предъявили обвинение.
- Успокойтесь, - сказал я. - Я не борец за права животных. Меня можно подкупить, ответив на пару вопросов.
Я говорил совершенно искренне. Не то чтобы я жалел его - я не собираюсь взвешивать грех и раскаяние, - но я вел свою собственную игру.
Я дал ему минуту взять себя в руки.
- Восемь лет назад Челеста не уезжала из города, - начал я. - Она жила у вас. Вы были семейным доктором. Вы принимали Барри, и она доверяла вам. Фонеблюм начал раздражать ее, и она хотела отделаться от него. Верно?
Он кивнул.
- Не Фонеблюм познакомил Мейнарда с Челестой. Это сделали вы. Вы вводили его в практику, и они встретились и полюбили друг друга, несмотря на ваши предостережения. Верно?
- Абсолютно верно.
- Челеста с овцой дружили с тех пор, как Челеста жила здесь. Дульчи знала про Фонеблюма все, и вы решили, что я все из нее выбил. Вы не поверили ей, когда она клялась, что держала свои маленькие черные губки на замке, и вы были в ярости на нас обоих, но выместили эту ярость только на ней.
Он только кивнул.
- Она вас не выдала, Гровер. Она не сказала ничего. Возможно, вы предпочли бы, чтобы она не впускала меня, но она не выдала ничего важного.
Он молчал. Один раз он всхлипнул, но и только. Он был готов ответить на любой мой вопрос. Но я скис. Последний кусок мозаики лег на место. Я не хотел больше ничего от Тестафера, а сидеть здесь, глядя на его красное лицо, мне тем более не хотелось. Мне нужно было ехать и доделывать работу, и еще мне нужно было зелье, очень нужно. Я уже встал и собрался уходить, и тут меня осенило. Тестафер - врач, и Тестафер - богатый человек, и Тестафер наверняка любит нюхать что-то получше, чем порошок из Отдела. Шесть лет назад, во всяком случае, любил.
- Кстати, у вас не найдется какого-нибудь старого порошка? - спросил я. - Чего-нибудь не такого прямолинейного, как эта стандартная смесь? Чего-нибудь, чтобы в нем было поменьше Забывателя?
Он улыбнулся.
- Я хотел спросить у вас то же самое, - признался он.
5
Я сел в машину, не закрывая дверцу, положил руки на руль и подождал, пока они перестанут дрожать. Мне позарез нужен был Пристраститель, и побыстрее.
Я поехал в порошечню. Вывеска над входом горела, и это вселило в мое сердце некоторое подобие надежды. Казалось невероятным, чтобы у порошечника не нашлось нескольких старых ингредиентов, из которых он мог бы сообразить хота что-то напоминающее мою смесь. А если даже и нет, разве не смогу я попросить у него чистого Пристрастителя, никаких добавок, нет, сэр, спасибо, как-нибудь в другой раз. Стоило мне войти, как надежда моя лопнула, как проколотый шарик. Единственный клиент совал свой рецепт в автомат у дальней стены. Ни тебе прилавка, ни кассы, ни полки с маленькими белыми пузырьками, ни славного старого порошечника. Ничего. Машины стояли у стен, словно писсуары в привокзальном сортире, и мне не надо было лезть в конверт к парню, чтобы знать, что в них.
Я вышел на улицу, пошатываясь. Казенный порошок жег мне карман. Но нюхнуть его я не мог. Вернее, мог, конечно, даже в любой момент. У меня мелькнула бредовая идея нюхнуть самую капельку, но я прекрасно знал, что это несерьезно. Раз начав, я уже не остановлюсь.
Я повел машину в холмы, в сторону старого фонеблюмова жилища. На деревья и крыши опустилась ночь, и я надеялся, что она облегчит мои мучения, но фигу. Внутренности сводило жаждой. Я притормозил у обочины и выкинул конверт в кусты - подальше от искушения. Если мне потом приспичит, я найду еще, но пока мне предстояла работа. И речь шла не только о моей памяти. Было совершенно очевидно, что мне придется еще помочь уйме народа припомнить отдельные подробности.
Поначалу я не узнал дома Фонеблюма. Большой иллюзорный особняк исчез, оставив на вершине холма только голый навес над лестницей. Я остановил машину, абсолютно уверенный в том, что мне нужно именно сюда, какой бы вид это ни имело со стороны. Жилище было не из тех, что часто меняют владельцев.
Изменение внешности вне всякого сомнения отражало переход власти от Фонеблюма к кенгуру, имевший место в мое отсутствие. Фонеблюм воздвигал на вершине холма фальшивый дом, сплошь покрытый архитектурными финтифлюшками, поскольку пытался задекорировать свою преступную натуру. Что же до кенгуру... Когда я сообразил, что сравниваю кенгуру с жестяным навесом над лестницей, я мысленно расхохотался.
Я хотел разделаться с кенгуру, но пока не был готов к этому Пока. Поэтому я заглушил мотор, выключил свет и стал ждать, любуясь восходом луны. Мои руки все еще дрожали, пальцы болели, но я уже начинал привыкать к этому.
