– Или тебе, чумак, твоих соседей жалко? Славные соседи, что и говорить!
В его глазах вспыхнули волчьи огни. Вспыхнули – и погасли. Да, изменился парень!
– Нет, пан надворный сотник! Не жалко! Да только гвалт это.
– Еще какой! – усмехнулся я. – Запомнят надолго! И как вас с братом погубить хотели, и как матушку твою…
– Да…
Он помолчал, на щеках набухли желваки.
– Да! Пусть запомнят! Надолго запомнят! Когда… Когда поедем?
Ой, вэй! Не спеши, парень! Рано еще тебя в такие поездки направлять! Как и рано знать: не запомнят твои сельчане, что на свадьбу соберутся, нашу лихость. Некому будет помнить!
* * *
Горе городу кровей!
Горе!
Копыта били в промерзшую землю, и я еле сдерживался, чтобы не погнать чалого галопом. Холодный ветер в лицо, пар из конских ноздрей, турецкая шабля прижалась к бедру – ждет.
Дождется!
Скоро дождется!
Ради этих минут я живу. Ради этого я не умер тогда, на залитой дождем дороге рядом с отцом, с матерью, с братьями и сестрами. И теперь голос их крови звучит в каждом биении сердца, в каждом ударе копыт.
Это – мой час.
Мой!
«Поздно жалеть», – сказали мне Малахи, но я не жалею.
Горе городу кровей!
Горе Вавилону, убивающему мой народ!
Горе!
И пусть теперь они не ждут пощады от Иегуды бен-Иосифа, от маленького жидовского мальчика, которого не спешили прикончить, желая поиздеваться вволю.
Не спешили – и ошиблись.
Кони мчат, молчаливые хлопцы скалятся, предвкушая кровь, и веду их я, Юдка Душегубец, просивший Святого, благословен Он, о великом праве – праве Возмездия.
За мой народ, за мою семью.
За меня.
Горе городу кровей!
Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!
Я очнулся, вдохнул холодный воздух, потрепал коня по горячей холке. Спокойно, Юдка, спокойно, верный слуга доброго пана Мацапуры! Твой кровавый хлеб уже испечен. Остается лишь надломить – и вкусить до блаженной сытости.
Хлеб Стыда – то, что мы просим у Святого Его.
Но мне не стыдно.
* * *
…Мы выехали под вечер. В татарское платье переодеваться не стали – ни к чему. Прав пан Станислав, хватит прятаться! Все одно догадаются – если уже не поняли. Так даже лучше. Кто уцелеет – всем прочим расскажет, как плохо спорить с паном Мацапурой-Коложанским!
Давно, давно задумал это пан! В иных местах, где черкасы посговорчивее, все села давно записаны за такими, как пан Станислав. Только сосед нам попался больно непонятливый. Два раза пан Мацапура с сотником валковским говорил, предлагал села да поселян делить. Но вот уперся пан Логин, не захотел «вольности» рушить, словно гетьман Зиновий до сих пор в Чигирине правит. Уперся – на свою беду. Теперь он далеко, а мы здесь, и никто не остановит наших шабель!
Впрочем, села да хлопы – это забота пана Станислава. Мне нужно другое. Совсем другое!
Михал, мой десятник, предложил ехать напрямую, через Минковку и Копинцы, но я все же поостерегся. Минковка рядом с Валками, а встречаться слишком рано с панной Яриной и ее сиволапым воинством ни к чему. И не потому, что мы их боимся. Всему свое время. Сначала алеф, затем – бейт…
Впрочем, дорог много, а хлопцы не зря что ни день учатся выездке. И кони хороши! За каждого не золотом плачено – кровью.
Не скуп мой пан!
Позади – поле, заснеженное, голое; впереди холм, а за ним уже – Гонтов Яр. Проселками ехать трудно, зато никто не заметит, не предупредит селюков.
…В первые годы, после того как спала багровая пелена с глаз, я усомнился. Те, ради которых я воззвал к Святому, благословен Он, уже мертвы, и моя шабля упилась их грязной кровью. Не съеден ли мой хлеб, хлеб Мести? Ведь глупые посполитые в глухих селах даже не слыхали об Умани и о кровавом псе Зализняке!
Да, я усомнился. Усомнился, а потом понял.
Виноваты!
Они все виноваты – сыновья, внуки и правнуки убийц. Тех, кто истреблял мой народ. А их дети? Неужто они вырастут без греха? Нет, мой путь не кончен! Всех! Всех до седьмого колена, как и велит Закон!
Тем более времени осталось мало.
Они уже встретились – Смерть, Двойник и Пленник.
Песчинки падают, и я не стану колебаться. Верно говорил Иешуа бен-Пандира: эти галилеяне не грешнее всех прочих, но и они погибнут – если не покаются. Но они не каются, значит, и мне не о чем жалеть!
– Пан сотник! Пан сотник! Куда теперь?
Ах, да! Приехали! Вот он, Гонтов Яр!
Нужную хату нашли сразу – почти в самом центре, неподалеку от церкви. Я даже не стал смотреть на рисунок, сделанный Гринем Чумаком. Вот она – обычная хата, на соломенной стрехе лежит снег, окошки заиндевели…
Хата обычная, да возле нее не по-вечернему людно. С темнотой, как водится, посполитые прячутся и двери запирают – от лихих людей да от собственных страхов. Сегодня же на улице толпа. Сани, еще одни, в густых лошадиных гривах – пестрые ленты. Двери открыты, возле них дружки…
Значит, все верно – свадьба!
– С коней!
Я оглянулся – сердюки привычно перекрывали улицу, Михал расставлял хлопцев вокруг хаты. Нападать на нас некому, но и ворон ловить нельзя. Мало ли? А вдруг мой чувствительный пан Григорий в последний миг душу решил спасти и послал гонца к панне Ярине? Ничего, пусть! Рушницы наготове, да и шабли под рукой…
– Михал! Ждать здесь, никого не подпускать!
Я поправил шапку, стряхнул снег с плеча. Все-таки на свадьбу идем!
– Первый десяток – со мной!
Те, что толпились у дверей, сразу догадались – отбежали в сторону, пытаясь спрятаться в промозглой ночной темноте. Я усмехнулся – пусть! Кто-то должен остаться, чтобы поведать остальным…
Я обернулся, махнул рукой:
– Всех, кто выскочит, – рубить в пень! И найдите соломы…
– А девки, пан сотник? – послышался чей-то обиженный голос.
