Голова снова дернулась. Посмотрел бы сейчас пан Григорий на свою невесту!
Теперь – последняя часть Имени. Та, что неведома пану Мацапуре. Его надо читать, глядя прямо в глаза. В пустые, широко раскрытые глаза новорожденного ребенка.
– А теперь… Один… Два…
– Где? Где я?
Голос звучал растерянно, но в нем не было страха. Я улыбнулся, любуясь делом рук своих. Та, что была Оксаной, снова стала ею. Почти прежней…
– Гратулюю вас, пани Оксана! Меня зовут Юдка, я – друг вашего жениха…
Она неуверенно улыбнулась, поглядела вокруг. Удивленно, не узнавая.
– Вечер добрый, пан Юдка! А где Гринь? Я хочу к нему!..
Ярина Загаржецка, сотникова дочка
– Панна сотникова! Панна сотникова! Гвалт!
Этого хлопца она не знала. Маленький, ушастый, мохнатая шапка на нос налезла, шаблюка по снегу волочится. Ну и воин!
– Гвалт!
Этого еще не хватало! Весь день в седле, устала, коня заморила, думала, хоть в Валках спокойно…
– Гвалт, панна сотникова! Крамольника бьют!
Ярина вначале не поняла – какого еще крамольника? Но тут же вспомнила.
Лекаришка!
– И где ж его бьют, хлопче?
За что, спрашивать не стала. Валковчане – народ справедливый. Коль бьют, так за дело.
Парень моргнул и внезапно ухмыльнулся.
– А у Павки Гончара! За углом, тут близко.
Девушка вздохнула, провела рукой по лицу. Такой тяжелый день, а тут еще и гвалт!
– А без меня не разберетесь?
По довольному лицу недоростка поняла – не разберутся. Точнее, разберутся в лучшем виде – с паном Крамольником.
– Ладно!
Где живет Павка Гончар, она знала. Да и не Павка он – давным-давно Павло Севастьяныч, и сынов у него двое, у каждого – кулаки с добрый гарбуз. Уж если они бить начали!..
Толпа оказалась небольшой – всего с три десятка. И парни, и молодицы, и детишки. Стояли кружком – смотрели.
Было на что.
На снегу лежала попона – старая, в дырках; рядом валялись синие шаровары с кушаком в придачу и смушковая шапка. Хозяин всего этого добра находился здесь же – на попоне.
Без штанов.
В такой холодный вечер можно и замерзнуть, на попоне средь улицы лежа, а посему пана лекаря дружно грели.
В две руки.
Канчуками.
Добрыми кожаными канчуками.
Ярина невольно поежилась. Ох и славная вещь – кожаные канчуки! От одного свиста душа в пятки уходит!
– Двадцать пять! Двадцать шесть! – вопили в толпе. – Гуще! Гуще пригощай! По филеям его!
С попоны доносилось сдавленное подвывание. Голые ноги дергались в такт «угощению».
– Двадцать семь! Двадцать восемь!
Ярина почесала кончик носа. Важно пана лекаря лечат! Никакая застуда не возьмет! Вмешаться? Или обождать, пока до полсотни дойдет?
– Тридцать пять! Тридцать шесть!.. Гуще, гуще!
Доброхотов услыхали. Поровшие – сам Павка Гончар и его сын – переглянулись; и над улицей пронесся дикий вопль.
– Тридцать семь! – подытожил кто-то. – А добре парят, аж завидно!
– Хватит! Хватит, говорю!
Ярина подъехала поближе, соскочила с коня. Ее узнали – парни поспешили снять шапки, и даже Павка Гончар остановил поднятую в полном размахе руку.
– И чего это вы, добрые люди, творите? Или порядка не знаете?
Павка Гончар сплюнул, хотел ответить, но его опередили.
– А где ж такой порядок был, чтоб девок с пути сбивать?! Мало ему, сквернавцу-нехристю! Что смотрите, мужики? Поддайте ему, да так, чтоб навеки запомнил!
Толстая широкоплечая бабища – руки в боки, очипок на ухо съехал – выступила вперед, сверкнула карими глазами-вишнями.
Так-так! Ярина невольно усмехнулась. Тетка Гончариха! Ну, сейчас будет!
– И ты, панна Ярина, рассуди! Доченька у нас одна, родимая, как яечко пасхальное! А он, нехристь поганый…
«Нехристь поганый» между тем, сообразив, что канчуки откладываются, встал на четвереньки, потянулся за штанами…
– А ну лежи! – Тетка Гончариха грозно обернулась к бедолаге Крамольнику, ткнула деревянным «котом» в бок. – Пока сотни горячих не получишь, не отпустим! Сначала – сотню горячих, а потом к попу, икону целовать!
Похоже, лекарь попался – завяз по самые уши. Ярина хотела переспросить, но не тут-то было.
– Рятуйте, люди добрые! Ох, рятуйте! И чего ж это он, нехристь, удумал-то? Ох, дитятко мое, дитятко! Ох, да чего ж теперь будет?
Из хаты выглянуло «дитятко» – рябая пышногрудая девка в кожухе поверх рубахи, заплаканная, с распухшими губами.
– Пошла в хату, бесстыдница, бессоромница! – грянула Гончариха. – На лавку ложись да юбку задирай – сама тебя сечь буду, сквернавку! Рук не пожалею! А устану, всех соседей позову!
«Дитятко» исчезло. Между тем упомянутые соседи в дюжину голосов принялись пояснять «панне сотниковой», как дело было. Застукали их, лекаря да девку, на сеновале, причем с первого же взгляда на рубаху Гончаровой дочки ясно стало, что опоздали…
Крамольник все же изловчился – натянул шаровары и попытался нырнуть в толпу. Но его схватили, толкнули обратно.
На пана лекаря было жалко смотреть. Ярина не выдержала – отвернулась. Польстился кот на сметану! И была б еще сметана добрая!..
– Вот что, Ярина Логиновна! – Павка Гончар снял шапку, с достоинством поклонился. – Сечь его, сквернавца, так и быть, не станем боле, а отпустить – не отпустим. Сперва к батюшке сведем, к отцу Нифонту – окрестим бусурмана. А после пусть икону целует, что на моей Гапке женится. Вот Пост Великий пройдет, так на Красную Горку и окрутим. Пусть он, бессоромник, грех покрывает!
Девушка вздохнула. Оно и не поспоришь, в своем праве Гончар. Канчуки что, могли и за дубье взяться!
Сзади послышался топот. Подлетел Агмет на вороном иноходце, вихрем спрыгнул с коня.
– Ханум-хозяйка! Зачем без меня ходи? Зачем от Агмета убегай?
– Агметка! Иди сюда, Агметка! – радостно отозвались из толпы. – Давай камчу, камчой сподручней будет!
* * *
Хведир оказался на месте – в зале, за отцовым столом. Ярко горела немецкая лампа. Бурсак чуть сгорбился, водя пером по листу толстой тетради. Пан Рио пристроился рядом, что-то негромко поясняя.
Девушка лишь покачала головой. Ну, нашел Фома Ерему! Один сказки рассказывает, другой – записывает. Ровно дети!
