— Рад за тебя, — ответил я. — И за краску тоже. А радио… черт с ним, с радио.
— Пойдем, командир, — сказал он. — Пойдем к Гуллосу. Расскажем, что было.
— Не могу, — я кивнул на свои ноги. — Гарсилас рюкзаки потащит, а ты меня. Впрочем, можешь с ним поменяться… и почему к Гуллосу? Наверное, лучше к машине? Да и поесть тебе не мешало бы…
— Нет, — он рассмеялся. — Ты сам пойдешь, командир. Ну-ка, посмотрим…
Он ухватил меня за лодыжки, а я этому нисколько не удивился. Наверное, ждал чего-то подобного.
Ступни обожгло огнем. Знакомая боль. Будто крапива, только не снаружи, а изнутри, с обратной стороны кожи. Я закричал. А когда боль стала непереносимой, ударил его по лицу. И все закончилось. Боли не было. Если не считать разбитый в кровь кулак. С его-то лицом ничего не сделалось.
Я поднялся на ноги и несколько раз подпрыгнул.
— Неплохо! Только все равно не пойму: зачем нам Гуллос?
— Вопросы есть, — сказал Егор. — К нему, к горам… к той тетке, что ночью ко мне приходила.
— Ты же языка не знаешь! Гарсиласа я тебе не дам. Да и сам не пойду.
— Если люди думают одинаково, командир, им "язык" не обязателен…
— Тебе не страшно оставаться одному?
Он только засмеялся.
И уже снизу, перед тем, как скрыться за валуном крикнул:
— Не беспокойтесь обо мне. Как закончу, в Парамонга сам вернусь.
***
Он вернулся через два долгих года.
Высоким, крепким, загорелым.
В толпе я бы его не узнала, но он приехал вместе с дядей Виталием, и нас фактически представили. Сперва они чинно сидели на кухне, пили с мамой чай и скупо рассказывали о том, что делается на другой стороне мира. А потом вернулся с работы папа. И пошли гулкие удары по спинам, крепкие рукопожатия, тычки и тискания, словом, все то, что позволяют себе мужчины по отношению друг к другу после долгой разлуки, в избытке дружеских чувств.
Было странно видеть, как Егор со старшими держался на равных, а они посматривали на него снизу вверх.
Когда первые восторги поутихли, дядя Виталий рассказал, что они с Егором нашли что-то очень важное в горах Перу. Какой-то подземный город. Папа не скрывал интереса, а Егор показывал фокусы наложением рук на разные поверхности.
А потом он подошел ко мне. При всех. Без всякого смущения перед моими родителями. Подошел и сказал:
— Я вернулся к тебе, Катюша. Примешь?
А я только кивнула. И разревелась.
Он прижимал меня к своей широкой груди, а я все плакала и думала, что совершенно не узнаю его. Что он вернулся чужим, холодным, каменным.
Наши мальчики… Они уходят воевать, а если Господь их возвращает, то другими. И нужно время, чтобы разглядеть в этих, новых, гордых, сильных мужчинах прежних мальчишек — беззаботных и радостных. Говорят, для этого нужно много времени. Надеюсь, жизни на это хватит?
Я буду ждать.
И однажды он споет мне, как прежде. Как во времена, когда мы еще не были взрослыми… когда мы вместе слушали "Universe".
Алекс въехал в порт затемно.
Его судно приветливо сияло огнями, но в иллюминаторах кают-компании было уже темно. Тянуло сыростью, пахло морем. Где-то неподалеку глухо звякнула сцепка железнодорожного состава. Алекс отпустил такси, по привычке оценил осадку судна и бодро застучал каблуками по трапу.
Вахтенный уважительно поздоровался и добавил:
— Капитан Йенсен ждёт вас.
— Спасибо, Роман, я позже зайду.
— Грузовладелец на борту…
Алекс замер, с шумом выдохнул и отвернулся от вахтенного. Вцепившись в поручень, он обратил лицо к ночной панораме порта, но ничего не видел. "Никаких сомнений! — напомнил он себе. — Решение принято. Я не отступлюсь"! Он оторвался от поручня, скользнул мимо вахтенного в коридор и уже через минуту стучался в каюту капитана.
В первое мгновение Эрик Штурм воспринимался сплошным сгустком недовольства:
— В условиях фрахта оговорено отсутствие посторонних.
— На судне нет посторонних, — сухо ответил капитан. — Перед вами Александр Кофман, представитель судовладельца.
Эрик хотел что-то добавить, но раздумал, сказал не значащее:
— Приятно познакомиться.
Алекс вцепился в протянутую руку и крепко её пожал.
— Я восхищаюсь вами! — вырвалось у него.
Эрик, не делая попытки освободиться, спокойно ответил:
— А я обещаю, что буду вежливым, пока ваше общество не покажется навязчивым…
Алекс покраснел; заметив, что всё ещё держит руку Эрика, отпустил её и смутился ещё больше.
— У меня к вам предложение, — сказал Алекс и ужаснулся своей решительности.
— Вот как?
— Да, сэр, — Алекс вдруг почувствовал в своём голосе силу. — Как представитель судовладельца, я уполномочен вносить любые изменения в условия фрахта. Предлагаю сделку: вы оплатите фрахт ответами на все вопросы, которые я вам задам до момента, пока вы не покинете борт судна в порту выгрузки.
Капитан Йенсен еле слышно застонал и вышел из-за стола. Эрик с удивлением смотрел на Алекса:
— Вы шутите?
— Ничуть. Вы соглашаетесь, утром я передам вам копию своей доверенности. Мы обсудим детали, напечатаем дополнительные условия к фрахту, подпишем и приступим к исполнению сделки.
Эрик перевёл взгляд на капитана. Тот пожал плечами и отвернулся к иллюминатору.
— Прежде чем согласиться, хотелось бы узнать причину вашей любознательности.
— Это просто. За вашим полётом следила вся цивилизованная часть человечества. Примерно, пять миллиардов человек. Когда произошла авария, в вашей смерти не сомневался ни один из нас. Вас ещё видели и слышали, но все знали наверняка, что вы — покойник. Тем не менее, вы выжили. Вы утёрли нам нос! Вы — гений! Как это у вас получилось?
— Но пресса весьма тщательно осветила подробности тех событий, — напомнил Эрик. — Мне бы не хотелось, чтобы к концу рейса вы испытывали разочарование. Газеты, журналы…
— Я прочёл отчёты обо всех ваших интервью и пресс-конференциях. В публикациях много противоречий.
— Я не принимал участия в составлении этих отчётов!
— Вы согласны? — не отступал Алекс.
— Почему нет? — удивился Эрик. — Деньги — есть деньги! Когда начинаем?
— С утра уладим формальности, а после обеда начнём.
— Других предложений нет? — усмехнулся Эрик.
— Нет.
— Тогда прошу прощения, господа, путь к вам был не близким. Когда у вас завтрак, капитан?
— В семь тридцать, — ответил Йенсен, поворачиваясь к ним.
— Вы решили, когда отходим?
— Через несколько часов подойдёт топливозаправщик, значит к четырём утра, надеюсь, отдадим швартовы.
