Ткнув пальцем в ее твердую маленькую грудь и нечаянно сдернув лифчик, он спросил ее с неподдельным удивлением и даже чуть-чуть строго:
– А зачем это ты носишь лифчик?
Кукла отрешенно глядела на него своими стеклянными глазами.
– Ресницы из целлулоида, ушей нет; плоская, как доска, – заметил он совсем уж бестактно. А она все глядела.
Позже, извинившись перед своей новой подругой за грубое поведение, Скотт рассказал ей историю своей жизни. В полумраке спальни она терпеливо внимала его рассказу, как и прежде, тараща свои голубые стеклянные глаза и сладострастно поджимая свои безжизненные губки, как бы в предвкушении несбыточного поцелуя.
Поздно вечером он уложил куклу на кровати и вытянулся рядом с ней. Она тут же заснула. Скотт повернул ее на бок, и голубые глазки, со щелчком открывшись, уставились на него.
– Спи, – прошептал он, обвив вокруг нее руку и прижавшись к ее прохладной, как бы гипсовой ноге. Бедро куклы больно упиралось ему в живот. И Скотт перевернул ее на другой бок и, снова прижавшись к ней, обнял за талию.
В полночь он вскочил как ужаленный и непонимающим взглядом уставился на чью-то гладкую голую спину, лежащую рядом с ним, на желтые волосы, завязанные в хвостик красной ленточкой. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди.
– Кто ты? – шепотом спросил Скотт и, не дождавшись ответа, дотронулся до твердого холодного тела. Вспомнил.
Рыдания сотрясли его грудь. «Почему ты не настоящая?» – спрашивал он, а соседка безучастно молчала. Скотт зарылся лицом в ее мягкие льняные волосы и, крепко сжав ее в объятиях, вскоре уснул.
* * *
Сидя на холодном песке, он бессмысленно глядел на руку куклы, торчащую из громадной картонной коробки. Это она навеяла на него воспоминания.
Скотт моргнул и огляделся. Как давно все это было? Уже и не вспомнить.
Много важнее знать, как долго он тут грезил. Но как узнать это? Луч света все еще пробивается через окно.
Он опять заморгал и огляделся.
Больше нельзя сидеть в бездействии. Если начнет темнеть, ему уже ни за что… И мысли смешались.
Вот, вот оно – каких еще искать доказательств? Достаточно того, что он не смог закончить эту мысль. В темноте ему ни за что не убить паука, у него не будет ни единого шанса на победу. Вот о чем он думал. Но почему же рассудок не смог завершить мысль? Да потому, что она вселяла в него ужас.
Почему же тогда он не уходит? А к чему? Ему надо все обдумать, во всем разобраться. Пусть будет так. Держа копье в побелевших от напряжения руках, Скотт поджал губы.
Так или иначе, паук стал для него неким символом: символом чего-то ненавистного, с чем ему никогда уже не смириться. А поскольку он обречен, то почему бы ему не попробовать сразиться с этим чем-то?
Нет, все не так просто. В этом есть еще что-то. Возможно, неверие в то, что завтра он исчезнет. Но разве не так же думают о смерти? Какой нормальный человек будет думать всерьез о смерти? Нормальный? А что значит «нормальный»? И Скотт закрыл глаза.
Чуть позже он торопливо встал, и в виски ему ударила кровь. Завтрашнее исчезновение не имеет к этому никакого отношения, а если и имеет, то он закроет на это глаза. Он живет настоящим моментом. И в настоящий момент решает, что если и умрет, то только вместе с пауком. На этом Скотт и порешил, пресытившись раздумьями.
Очнувшись от задумчивости, он почувствовал, что идет по песку на деревянных от усталости и напряжения ногах. «Куда ты идешь?» – пронеслось в голове. Ответ был только один: «Иду на паука и…»
Скотт застыл на месте. Шуршание сандалий по песку затихло. «И что дальше?»
Скотт вздрогнул. Что он может сделать? С чем он выйдет против семиногого гигантского паука, который больше его в четыре раза? На что годится его маленькая булавка?
Не шевелясь, он глядел на безмолвную, будто вымершую пустыню. Ему нужен четкий план действий, и чем быстрее, тем лучше. Опять хочется пить. Нельзя терять ни секунды.
«Хорошо, – подумал Скотт, пытаясь совладать с подкрадывающимся страхом.
– Хорошо, посмотри на паука как на крупного хищного зверя, которого надо убить. Что делают охотники, когда хотят убить такого зверя?»
Ответ пришел почти мгновенно: «Западня. Паук свалится в нее и…»
Булавка! Булавка, торчащая, как длинный острый кол!
Сняв с плеча лассо, он схватил копье и быстро начал разрывать им песок, как лопатой.
Через сорок пять минут западня была готова.
Обливаясь потом, подрагивая от напряжения, Скотт стоял на дне ямы, глядя на ее отвесные стены. Если бы не нитка, он сам оказался бы в западне. Немного отдохнув, он закрепил копье, чуть наклонив его, острием вверх, утоптал влажный песок вокруг него и, выбравшись наверх, стоял там некоторое время и смотрел вниз.
Почему-то сразу же на него навалились сомнения. А вдруг не выйдет? Что, если паук взбежит по песку так же легко, как по твердой стене? А что, если он не наколется на булавку? Или выпрыгнет раньше, чем коснется острия?
Тогда Скотт окажется безоружным. Может, лучше, как тогда в картонке – держать копье самому и ждать, пока паук, прыгнув, напорется на него всем своим весом? Нет, сейчас так не получится, уже поздно – он слишком мал, и удар опрокинет его. А эти ужасные ощущения, когда громадная черная лапа царапала его? Он не сможет устоять. А зачем стоять здесь?
Ответа не было. И еще одно. Чем накрыть западню, когда паук окажется в ней? Может, просто засыпать его песком? Нет, это будет очень долго.
Скотт искал и наконец нашел и оттащил к яме подходящий кусок картона.
Его ширины было достаточно, чтобы закрыть западню.
Вот так-то. Он заманит сюда паука и, когда тот напорется на булавку, надвинет картон на яму и будет сидеть на нем, пока не убедиться в том, что гадина сдохла.
Скотт облизнул губы.
Другого способа нет.
Он постоял несколько минут, успокаивая дыхание. И, хотя еще чувствовал усталость и тяжело дышал, пошел, озираясь, по пустыне. Скотт знал, что, задержись он на минутку, решимость оставит его.
Паук, должно быть, в паутине. Вот где его можно найти. Скотт шел осторожно, размеренным шагом, тревожно оглядываясь по сторонам. Казалось, холодный камень лежит у него в желудке.
Он беззащитен без булавки. Что, если паук отрежет его от западни? Резко выдохнув, Скотт попытался прогнать неприятное ощущение в животе. «Нет, нет, – отчаянно возразил он сам себе, – я не допущу этого».
Снова раздался звук оседавшего дома. Скотт, поначалу вздрогнув, прибавил шагу. Тело его было нервно напряжено.
Темнело. Он уходил все дальше и дальше в пески от света в окне. От судорожного, как бы испуганного дыхания грудь вздрагивала. Это были повадки «черной вдовы», – от природы хитрая и скрытная, она плела свою паутину только в темных глухих углах.
