– Я сделал это, – раздался победный крик, – я сделал это!
Вдруг Скотт перестал дышать. Картонка поднималась.
Ужас холодными тисками сжал сердце. Обломок картона поднимался, заставляя его тело скользить.
Когда черная нога, как ожившая ветка дерева, высунулась наружу. Скотт закричал, соскальзывая по гладкой крышке как раз к ней.
Инстинкт подбросил его на ноги, и, когда обломок картона от яростного удара подлетел вверх, Скотт добавил к силе этого удара свою и, оттолкнувшись, пролетел высоко над громадной ногой.
Он упал мешком рядом с лассо и закрутился на четвереньках, с ужасом глядя на западню, из которой уже выбиралась гадина, волоча за собой вонзившуюся в нее булавку.
Сотрясая тело, пробегали волны ужаса. Руки что-то схватили, и, с трудом поднявшись на ноги, Скотт попятился назад.
– Нет, – едва слышно бормотал он, – нет, нет, нет.
Тварь уже совсем вылезла из западни и неуклюже двигалась на него. Копье еще торчало из ее тела. Вдруг она подпрыгнула, упала и завертелась на песке, пытаясь выдернуть булавку.
«Делай же что-нибудь!» – орал рассудок. А Скотт ошеломленно смотрел на вздрагивающего паука.
Вдруг он понял, что в руке у него острый крюк, и в ту же секунду бросился бежать, разматывая на бегу нитку. А тварь все еще металась из стороны в сторону, оставляя на песке грязные пятна крови.
Наконец, освободившись от копья, она бросилась в погоню.
Скотт вращал нитку длиной в шесть футов, и крюк, блестящим серпом разрезая воздух, проносился над головой.
Гадина приближалась.
Острие крюка вошло в ее яйцеобразное тело, как иголка в дыню. И, снова завизжав, тварь отпрянула, а он стал бегать вокруг громадной щепки, обматывая вокруг нее нитку. Гадина опять кинулась на него, и крюк вонзился еще глубже. Скотт бросился наутек.
Она чуть не схватила его. И, прежде чем нитка, натянувшись, отбросила ее назад, черная нога зацепила его плечо, пытаясь утащить за собой. Ему пришлось упасть, чтобы освободиться.
Скотт встал. Ноги дрожали, волосы закрывали глаза, а лицо было в грязи.
Гадина, царапая песок ногами, клацая челюстями, пыталась достать его.
Но крюк удерживал ее. Мерзкий визг вонзался ножом в разум Скотта.
Он не мог выносить этого – и понесся по песку, а тварь преследовала его, как могла – прыгая и волоча за собой щепку.
Скотт подбежал к скользкому от паучьей крови копью и, стиснув зубы, чтоб не стошнило, швырнув на него несколько пригоршней песка, схватил его.
И тут же бросился обратно, к пауку, прижимая оружие к бедру, выставив его острием вперед.
Паук прыгнул, и Скотт ткнул его копьем, которое пронзило черную скорлупу – брызнула кровь. Паук прыгнул опять – еще укол, еще кровь. Снова и снова бросался паук вперед – снова и снова протыкал его Скотт. Кровь лилась мутными потоками, и наконец на черном теле не осталось живого места.
Гадина уже не визжала. Она медленно, дрожа, отползала назад на своих ослабевших ногах. Скотт решил добить ее. Он мог бы уйти и оставить ее подыхать здесь медленно и мучительно. Но фантастически возникшая из какой-то туманной, давно забытой нравственности причина – он жалел паука – заставляла покончить со страданиями дрожащей твари. Скотт решительно шагнул навстречу пауку, который, собрав последние силы, прыгнул.
Копье пронзило черное тело, и оно, яростно вздрагивая, тяжело свалилось на песок. Источавшие яд челюсти клацали в нескольких дюймах от Скотта.
Гадина умерла и теперь безжизненной грудой лежала на пропитанном кровью песке.
Он попятился и, не помня себя, повалился на песок. В ушах его раздавался медленный, скрежещущий звук скребущихся ног паука – мертвого, теперь уже мертвого.
* * *
Скотт слабо пошевелился, медленно вытянул руки, сжал в кулаках песок.
Застонав, перевернулся на спину, открыл глаза.
«Что это – сон?» Полежав с минуту, он, кряхтя, сел.
«Нет, не сон». В нескольких ярдах громадным мертвым валуном, разбросав в разные стороны неподвижные ноги, похожие на балки, лежало черное тело паука, – мертвая тишина висела над ним.
Была уже почти ночь. И до полной темноты нужно было спуститься. Устало дыша, Скотт поднялся на ноги и подошел к пауку. Становилось дурно от вида окровавленной туши, но ему нужен был крюк.
Когда крюк был извлечен, Скотт побрел, пошатываясь, по пустыне, волоча его за собой так, чтобы песок очистил блестящую поверхность от крови.
Ну вот, дело сделано. И ночи ужаса теперь позади. И он может спать безо всяких крышек, свободно и мирно. Усталая улыбка тронула его застывшее лицо. Да, игра стоила свеч. И, кажется, он выиграл ее.
С края скалы Скотт выбрасывал крюк, пока наконец не вонзил его в дерево. Затем медленно, тяжело забрался на подлокотник и, втащив за собой нитку, пошел по нему. Еще длинный спуск впереди. Он улыбнулся. Ничего.
Дело сделано.
Когда он, раскачиваясь на нитке, спускался к нижнему креслу, крюк сломался.
Какой-то миг Скотт камнем падал вниз, медленно переворачиваясь в воздухе, отчаянно болтая руками и ногами. Потрясенный неожиданностью, он не мог издать ни звука. Голова его отключилась – только одно чувство владело им: полное, ошеломленное изумление.
Ударившись о вышитую цветами подушечку, его тело подпрыгнуло и, снова шлепнувшись на нее, спокойно вытянулось.
Немного погодя Скотт встал и ощупал тело. Он ничего не понимал: «Прежде чем упасть, я пролетел не одну сотню футов; как же я остался жив? Как не разбился?»
Скотт долго стоял, беспрестанно ощупывая себя, и никак не мог поверить в то, что все кости были целы и он лишь слегка ушибся.
Потом до него дошло: его вес. Он раньше этого не понимал и думал, что, упав, расшибется так же, как расшибся бы нормальный человек с нормальным весом. Он ошибался, хотя ему давно следовало бы понять это. Ведь не разбивается же муравей, упав с любой высоты, а спокойно бежит себе дальше.
Озадаченно покачав головой, Скотт взял один из самых больших кусков хлеба и оттащил его к губке. Затем, напившись из лужи в шланге, забрался на губку и приступил к ужину.
В эту ночь он спал в полном покое.
Вдруг проснувшись, он с криком вскочил. Солнечный свет ковром расстилался по цементному полу; громовые шаги доносились со ступенек лестницы. У него перехватило дыхание. Заслоняя свет, в погреб входил великан.
Скотт бросился через прогибавшуюся под ногами губку к краю и, не заметив его, кувыркнулся вниз. Великан остановился и посмотрел вокруг – его голова почти упиралась в потолок. Скотт небольно ударился о цемент, вскочил на ноги и снова упал, запутавшись в полах ставшего слишком большим за одну ночь халата. Снова подскочил, глядя широко раскрытыми от ужаса глазами на великана, который стоял неподвижно, положив огромные руки на бедра. Поддерживая волочившиеся по полу края халата, Скотт, забыв про сандалии, бросился босиком по холодному цементу.
