Я не хотел ее выпускать — там, в доме, как раз все условия, чтобы ее потрахать, — и выставил Блада на страже у главного входа, а сам побежал вокруг. Разумеется, все двери и окна были выбиты, так что попасть внутрь не составляло особого труда. Я подтянулся и перевалил через подоконник.
Темно. Ни звука, за исключением ее шагов, доносящихся с другой стороны МХО. Есть при ней приправа или нет, рисковать я не собирался. Я передернул браунинг и вытащил свой "сорок пятый".
С этого даже не надо снимать предохранитель, он всегда на взводе.
Я осторожно пошел по комнате. Похоже, какая-то раздевалка. Весь пол был усеян битым стеклом и мусором, краска на стоящих рядами ящиках сгорела, очевидно, от тепловой волны, ударившей в окно много лет назад.
Дверь висела на одной петле; я осторожно пролез в проем и оказался в бассейне. Огромное, пустое помещение, кое-где на полу кафельные плитки поотскакивали. Воняло — что неудивительно, поскольку вдоль стены лежали мертвецы или то, что от них осталось. Какой-то нерадивый уборщик сгреб их в одну кучу, а закопать поленился. Я натянул шейный платок на нос и рот и пошел дальше.
Добрался до другой стороны бассейна, зашагал по Коридору с разбитыми лампочками на потолке. Видно было хорошо: в выбитые окна струился лунный свет, к тому же в стенах были провалы.
Теперь я ее слышал — телка возилась совсем рядом, за дверью. Я подобрался к двери поближе. Она была приоткрыта, сквозь щель было видно, что пол с другой стороны завален штукатуркой и мусором. Если я попытаюсь ее открыть, будет много шума. Так что надо выждать момент.
Прижавшись к стене, я старался разглядеть, чем занимается моя крошка. Она была в огромном спортзале, большой фонарь поставила на гимнастического коня. С потолка зала свисали канаты; были еще брусья, турник высотой в восемь футов, уже покрытый ржавчиной, висели кольца, в углу валялся трамплин, рядом — шест для балансировки. У дальней стены — шведская стенка, наклонные скамейки для качания пресса, еще пара трамплинов. Надо будет запомнить это место, здесь гораздо лучше тренироваться, чем в развалюхе, которую я оборудовал на старой автосвалке. Надо держать себя в форме, если ты одиночка.
Телка скинула одежду. Стояла, раздевшись догола, и дрожала. Было и вправду прохладно; я видел, что тело ее покрылось гусиной кожей. Она была немаленькой — примерно пять футов и шесть или семь дюймов, с хорошей грудью и, пожалуй, худоватыми ногами.
Она расчесывалась. Волосы спадали ей на спину. При свете фонаря я не видел, рыжая она или шатенка, но не блондинка, точно. Это хорошо — я тащусь с рыжих. Кроме того, у нее отличные груди. Лица я не видел, волосы были такие пышные и пушистые, что закрывали все.
Снятое барахло она бросила на пол, а надеть собиралась что-то разложенное на гимнастическом коне. На ногах у нее были забавные туфельки, как мне показалось, с длинными каблучками.
Я не мог пошевелиться. Неожиданно до меня дошло, что я не могу пошевелиться. Она была хороша. По-настоящему хороша. Я ловил дикий кайф просто от того, что стоял и смотрел, как вогнута ее талия и выпуклы ее бедра, как шевелятся мышцы возле грудей, когда она поднимает руки вверх и причесывается. Черт побери, действительно странно: я получал кайф от того, как телка причесывается! Как это говорят… женственно, что ли… Красивая картинка.
Я никогда еще так не смотрел на телку. Раньше мне попадались одни прошмондовки, которых вынюхивал Блад. Их я хватал, сгребал — и дело с концом. Телки в порнушках тоже не такие, как эта, мягкая и гладенькая, несмотря на гусиную кожу. Так бы всю ночь и пялился.
Она отложила расческу, вытащила из кучки одежды трусики и влезла в них. Затем надела лифчик.
Никогда не приходилось видеть, как телки это делают. Она надела его задом наперед, вначале на талию, и застегнула. Затем перевернула так, чтобы чашечки оказались впереди, и, приподняв вначале одну, потом вторую, втиснула туда свои груди, и только потом накинула на плечи бретельки.
Телка потянулась за платьем, а я тихонько отодвинул ногой мусор и штукатурку и взялся за дверь, готовясь к рывку.
Она подняла платье над головой… Как только она всунула голову и оказалась вся спутана, я рванул дверь. Раздался страшный треск, полетела штукатурка и прочий хлам, и, прежде чем телка успела выбраться из платья, я был уже на ней.
Она завизжала, а я с треском сорвал с нее платье, прежде чем она успела сообразить, что вообще происходит.
Лицо у нее было диким, просто диким. Глаза большущие- не могу сказать, какого цвета, они были в тени. Широкий рот, маленький носик, скулы как у меня — высокие и продолговатые, а на правой щеке ямочка. Она уставилась на меня, едва живая от страха.
И тогда — вот уж совсем странно — я почувствовал, что должен ей что-нибудь сказать… Не знаю что. Что-нибудь. Мне было неприятно, что она испугалась, но что, черт возьми, я мог сделать? В конце концов я собирался ее поиметь, не мог же я ее успокаивать: мол, бояться нечего? Мне надо было кончить, вот и все. И тем не менее потянуло сказать:
"Эй, не бойся. Трахнемся, да и все". (Подобного со мной не случалось. Никогда не возникало желания говорить с телками. Засадить-да, а говорить нет.)
Но это прошло. Я сделал ей подножку и швырнул на пол. Потом направил на нее "сорок пятый", и ротик девочки открылся в форме буквы «О».
— Теперь я хочу взять борцовский мат вон в том углу, на нем будет удобнее, а ты не шевелись, потому что, если дернешься, я отстрелю тебе ногу. А потом все равно трахну, только останешься еще и без ноги.
Я подождал, пока она даст знать, что поняла, и, после того как девчонка медленно кивнула, я, не сводя с нее ствола, отошел к огромной куче матов и стянул самый верхний. Подтащив мат к телке, я перевернул его чистой стороной вверх и стволом приказал ей перебираться. Она послушалась; села, оперлась на руки и подогнула ноги.
Я расстегнул молнию на джинсах и стянул одну штанину. И заметил, что она смотрит на меня как-то странно. Я застыл.
— Ты чего уставилась?
Я разозлился. Не знаю почему, но разозлился.
— Как тебя зовут? — спросила она.
Голос у нее оказался мягкий и какой-то бархатистый, словно горло было выстлано бархатом или чемто подобным.
Она не сводила с меня глаз, ожидая ответа.
— Вик, — сказал я.
— Вик… а дальше?
Я сразу и не понял, о чем она. Потом сообразил.
— Вик. Просто Вик.
— Хорошо, а как зовут твою мать и отца?
Тогда я начал смеяться и стаскивать джинсы дальше.
— Ну ты и дура, — сказал я сквозь смех.
Она обиделась. Это снова меня разозлило.
— Перестань кривиться, зубы выбью.
