Подход к лифту перекрыт, а во мне нет той силы, которой опасаются эти сумасшедшие.
Тонкие руки танцовщицы делают неуловимый жест, и все тонет в ослепительной вспышке.
* * *
Холодная ночь за окном. А внутри тепло – мы сжигаем карты. Тасю знобит, она то и дело обращается ко мне по имени, словно боясь забыть его или перепутать.
– Костенька, еще в шкафу, под бельем…
Из укромных мест извлекаются десятки коллекционных карт. Самое смешное, что я почти навскидку могу расшифровать их содержимое. Руны, узоры, лица и фигуры пытаются говорить со мной – но скрючиваются и исчезают в голубом пламени кухонной плиты. Вокруг конфорок – черные лохмотья.
– Кость, я же там чуть было…
Догорает последняя карта, и Тася окончательно теряет силы. Я переношу ее на кровать, раздеваю и закутываю. Потом замираю рядом с ней, боясь поверить, что все кончилось, и долго смотрю в мутно-желтое ночное небо. Снежинки белым пеплом опускаются на стекло, не торопясь превращаться в воду. Пока они падали из породившей их тучи, сменился год.
Тася свернулась клубком. Кончиками пальцев я вычерчиваю на ее раскаленной коже длинные линии, от острого плеча по всем изгибам неподвижного тела до поджатых к груди коленей. Целую проступившие позвонки. Шепчу в ухо всякие успокаивающие глупости, нарочно задевая его губами.
Когда я чувствую, что она уснула, то осторожно поднимаюсь с кровати, накидываю халат и подхожу к компьютеру.
* * *
Занимается рассвет. Я критически рассматриваю результат ночного бдения.
Красивая получилась рубашка. Сплавлены в одно, смешаны до неузнаваемости символы подчинения равных и присвоения силы. Руна Творца сокрыта в полутенях. Как рукава галактики, фрагменты орнамента сходятся тугими спиралями.
Тихо поет принтер, воссоздавая новую сущность. Карта падает в лоток, я цепляю ее пинцетом и подношу к свету. Убедившись, что краски легли правильно, я закрываю рабочий файл и стираю его. Такие вещи – не для продажи. Потом, как параноик, запускаю переформатирование диска.
Пока компьютер издает стонущие звуки, улыбающаяся рожица Джокера Всепозволяющего следит за выражением моего лица. Целая колода нужна только на базаре. А моему личному стоку хватит и одной правильной карты.
Ведь я – Художник, Мастер-Призрак, Владыка Недр. Мое темя – Вершина Мира. В моем правом кулаке – магма и кипящая лава, в левом – ледники и безжалостные лавины. Не надо вставать между мной и моей девушкой!
Тася, Тасенька, ненаглядная Мушка! У меня в рукаве достаточно карт, а в мольберте красок, чтобы защитить тебя от чего угодно. Спи, малыш!
Анна Агнич. В консервной банке
Внутри земного шара находится другой, гораздо большего размера.
Ярослав Гашек. Похождения бравого солдата Швейка
Старшина Миклевин воткнул армейский нож в податливую жесть и, ловко ведя лезвие по кругу, вскрыл банку болгарского лечо. В голове мгновенно сложилась картинка, даже целый мультфильм. Будто он отгибает жестяной кружок, заглядывает в банку, но лечо там нет, а есть фигурка с жестянкой в руках. Маленький человек пялится в свою, совсем уж крошечную, банку, поднимает голову и смотрит Миклевину прямо в глаза. Старшину пронзает догадка: он медленно поднимает голову и вместо потолка видит над собой зазубренную дыру и немигающие глаза на огромном лице. Великан, в свою очередь, поднимает взгляд…
Миклевин тряхнул головой, отгоняя фантазию. В банке, как тому и положено быть, оранжево лоснилось лечо. Старшина задумался… Что-то в мультфильме не складывалось. Ага, вот что: люди в банках должны поднимать головы не один за другим, на манер падающих костей домино, а все враз, как по команде. Иначе кто первый начинает движение?
Старшина снял котлеты с плиты, сел за стол, налил себе водки. Вместе с ним это проделала бесконечная цепочка двойников. Враз подняли запотевшие стопки, дружно опрокинули – первая пошла соколом. Вторая тоже не встала поперек горла.
– Хорошая компания – это первейшее дело, – пошутил сам с собою старшина.
Он вымыл банку и поставил ее в кладовку, где в идеальном порядке висели на гвоздиках инструменты. Рука не поднялась выкинуть жестянку, облагороженную минутной фантазией.
– А что, душевное развлечение я себе сегодня устроил, и в цирк ходить не надо, – подумал Миклевин, засыпая. – Надо будет еще как-нибудь выпить в этой компании!
Голова приятно закружилась, потолок поехал в сторону, и старшина уснул, мысленно наблюдая, как засыпают двойники.
Ночью к нему под одеяло забралась жена. Как всегда после дежурства в больнице, ее мягкие волосы пахли хлоркой и чем-то еще, но за годы супружеской жизни старшина привык, и теперь ему этот запах даже нравился.
– Замерзла, цыпа?
– Не то слово! На улице дубарь, и в доме тоже не курорт.
Он повернулся к жене и увидел внутренним взглядом, как дружно повернулась к своим супругам цепочка двойников.
– Отставить! – рявкнул мысленно старшина, но видение не исчезло.
Синхронно действующие двойники отвлекали, но неожиданно выиграла жена, точнее все жены, большие и маленькие: в этот раз он и его двойники доставляли супругам удовольствие раза в два дольше обычного.
С тех пор старшина Миклевин никогда не оставался один. Где бы он ни находился, цепочка разновеликих подобий ошивалась тут же – в его воображении. Постепенно старшина привык и находил в этом все большее удовольствие. Он и раньше аккуратно складывал форменные брюки, приходя домой, но теперь делал это особенно тщательно, любуясь слаженностью бесконечного строя:
– Да, от реальных солдатиков фиг такого добьешься!
Был бы Миклевин человеком творческой профессии или хотя бы инженером, он с кем-нибудь поделился бы такой причудой восприятия, и кто знает, как жизнь сложилась бы дальше. Может, его бы вылечили, а может, записали бы в сумасшедшие и искалечили лекарствами.
Но в тех кругах, где вращался старшина, делиться абсурдными фантазиями было не с кем. Вот так он и жил, храня свою, в общем-то приятную, тайну.
Старшина отлично понимал, что на самом деле двойники находятся в его собственной голове, но все же с воображаемой банкой было удобнее. Она позволяла яснее видеть бесконечную цепочку в обе стороны.
* * *
Капитан Миклевин прожил честную жизнь и умер в преклонных годах. У его разнокалиберных гробов плакали бесчисленные жены, сыновья, внуки и правнуки.
Чего он так и не узнал – так это того, что цепочка не бесконечна. Далеко-далеко она замыкается, и самый большой Миклевин сидит в голове у самого маленького. Как он там помещается? Ну откуда мне знать?! Спросите у Эйнштейна. Моя задача – не объяснять действительность, а описывать ее как она есть.
