— Вы все хорошеете, баловница.
И то, что он говорил с ней, как с девочкой, подчеркивая свою, кстати не такую уж большую, разницу в летах, тоже нравилось Ирине Григорьевне. И его постоянное удивление, как она, еще очень юная, смогла вырастить взрослого сына и дать ему совершенное воспитание, тоже нравилось Ирине Григорьевне и приятно трогало материнское сердце.
— Когда же ваш мальчик приедет? — спросил Валентин Игнатьевич, усаживаясь на банкетку возле трельяжа красного дерева. — Ох, уж эта практика! Абсолютно бесполезная затея. Я понимаю, что будущему инженеру это необходимо. Но сын ваш ведь готовится к научной деятельности?
— Ах, и не говорите? Пока еще ничего не известно. Он мечтал в министерство устроиться.
Валентин Игнатьевич сделал скорбную мину.
— Мне неудобно давать советы, но ведь Петр Данилович сам работает в министерстве…
— Об этом я и заикаться боюсь. Муж у меня тюлень, абсолютно беспомощное существо. А так, конечно, мог бы устроить родного сына в каком-нибудь отделе.
— Вы так и остались девочкой, Ирина Григорьевна, — вкрадчиво и смотря ей прямо в глаза, заговорил Валентин Игнатьевич. — Неужели на опыте своего мужа вы не убедились, что работа в министерстве хоть и почетна, но… ведь все под богом ходим. Сегодня ты начальник, а завтра подчиненный. Не справился с работой, иди в цех. Хорошо, если еще начальником цеха назначат, а то и мастером. Вот тебе и высшее образование… Нет, не хотел бы я такой судьбы своему сыну.
Ирина Григорьевна нервно потирала руки. Как же она раньше об этом не подумала? Жора человек практичный, но ведь он работать не любит. К тому же всякие реорганизации, слияния, разукрупнения. Мало ли что может случиться?
— Посоветуйте, Валентин Игнатьевич. А если инженером куда-нибудь в институт, в проектное бюро?
Валентин Игнатьевич погладил лысину и оглянулся ни дверь.
— Понимаете ли, дорогая Ирина Григорьевна, инженер по-латыни — это «изобретательный», «способный». Я не хочу обижать своих ученых коллег, но… Валентин Игнатьевич развел руками, — ученый не обязан изобретать или конструировать. Он изучает вообще… Почему бы вашему сыну не поступить в аспирантуру?
— Говорят, что это трудно.
— Но зато какое будущее! Два-три года поучится, напишет диссертацию. Защиту можно организовать прекрасно, и он уже человек! Твердая зарплата, причем в два раза большая, чему инженера. А самое главное, что снизить ее не могут, ведь ученый! И ответственности никакой… Вы меня простите, Ирина Григорьевна, — он взял ее за руку повыше локтя. — Конечно, то, что я высказываю, это, как говорится, не для стенограммы. Но я не верю болтунам, которые что-то там бормочут о святости науки, о призвании и прочей метафизике. Дело есть дело. Хочешь жить спокойно, по-человечески, получай степень. Без нее в жизни дороги нет. Я не спорю, есть у нас таланты вроде Курбатова. Но ведь это фанатики. Таким все равно, где работать и сколько получать. Надеюсь, ваш сын не станет подражать Курбатову. Если у тебя средние способности, то без степени не проживешь. Правда, чтобы ее получить, надо попыхтеть, приложить немало усилий. Но, как говорили латиняне, «до ут дес», то есть «даю, чтоб и ты мне дал».
И только тут Валентин Игнатьевич перешел к цели своего визита:
— Извините, Ирина Григорьевна, я хотел узнать — не заезжал ли к вам один довольно милый молодой человек?
— Какой из них? — Ирина Григорьевна кокетливо приподняла бровь, — У меня пока еще есть поклонники.
— Уверен, что достаточно. В том числе и я. Но этот мальчик после вас обещал заехать ко мне. Где он, обольстительница?
— Он близорук, Валентин Игнатьевич, — вздохнула Ирина Григорьевна. — И к тому же друг моего сына. Был здесь час тому назад.
— Странно, что не заехал. Признайтесь — вы его не обидели? Он не только друг вашего сына, но и мой друг. Берегитесь!
Все это говорилось в шутливой манере, за которой, однако, скрывалось беспокойство. Чибисов обещал Валентину Игнатьевичу передать осколок, присланный сыном Ирины Григорьевны. Но, видимо, что-то этому помешало. Не знал Валентин Игнатьевич, как был обескуражен Чибисов, когда, вскрыв пакет с сушеными персиками и высыпав их на сиденье машины, не нашел там обещанного. Ясно, что после этого незачем показываться на глаза Валентину Игнатьевичу.
Чтобы не выдать своей заинтересованности и в то же время выведать, была ли передана посылка Чибисову, Валентин Игнатьевич болтал еще целый час, осторожно наводя разговор на нужную ему тему, но Ирина Григорьевна упорно эту тему обходила, выспрашивая о возможности устройства сына в аспирантуру.
Если бы повернулся Валентин Игнатьевич к зеркалу, то внизу, среди флаконов и разных безделушек, увидел бы предмет своих забот — крохотный осколок солнца.
Зажатый со всех сторон разной ерундой, он не блестел. Сверху лежала расческа с клочками рыжих крашеных волос, тут же — массажная щетка, карандаш для бровей, банки с кремами, ночными и дневными, румяна и губная помада, щипчики, пилочки для ногтей — все, чем жила Ирина Григорьевна. Ведь, кроме этого и тряпок — шелковых, шерстяных, панбархатных и всяких других, от которых ломился шкаф, кроме туфель всех цветов, распиханных по многим ящикам, да слепой, животной любви к сыну, ничто не согревало ее душу. Даже волнение, которое она испытывала при встрече с Валентином Игнатьевичем или другими умелыми льстецами, лишь слегка задевало ее, и снова думы были полны всякой чепухой: где-то продается заграничный отрез; в другом месте, говорили, можно перехватить французские духи, старинную брошку с лунным камнем, похожим на осколок, найденный в сушеных персиках.
Сейчас рядом с Ириной Григорьевной сидел и жал ей руку человек, которого она почти не знала. Но все в его облике, в манерах и поведении, в том, что он говорил о жизни, — все это покоряло ее и роднило с ним. В душе возникало чувство запоздалого сожаления. Вот кто умеет строить свой дом! И сколько бы люди ни говорили, что такое отношение к жизни осталось от прошлого, что это цинизм, ничего они не понимают или попросту завидуют.
— Заболтался я у вас, — поднимаясь с кресла, сказал Валентин Игнатьевич. Ведь я приехал маляров проверить. Не знаю, что с ними делать? Чуть отвернешься, они уже курят. Ох, и долго еще придется из мужичка лень выколачивать! Бездельники.
С этими словами он приложился к руке Ирины Григорьевны. Она спросила:
— У вас сегодня свободный день?
— Нет, работа в научной библиотеке, — с улыбкой ответил Валентин Игнатьевич. — Но, сами понимаете; маляры. Невозможно сосредоточиться… «Ниль адмирари», то есть ничему не следует удивляться. Как видите, дорогая, разные препятствия стоят на пути ученого. Впрочем, — с иронией признался он, — это еще не самое худшее в нашей жизни. Перенесем.
