— Пахнет паленым, — сказала девушка.
— Кремень, — сказал юноша.
— Даже в камне живет огонь, — проговорил старик. — Когда — нибудь эти камни станут частью нового солнца…
— Скоро ночь, — сказала девушка. — Нам надо идти. И нам надо знать, что там. Что?
— Мина Тиглера, — небрежно, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся, произнес старик. И, заметив недоумевающий взгляд девушки, добавил: — Ее придумали, чтобы подавить волю к сопротивлению. Тиглера нет. А мина осталась. Теперь уже не вся. Но на вашу долю хватит. Есть у вас карта?
Юноша выхватил из нагрудного кармана штормовки сложенную в несколько раз трехверстку и разложил ее у ног старика.
— Карандаш!
Девушка достала карандаш и протянула старику.
Тот встал на колени, несколько секунд вглядывался в карту, а потом старательно вывел на ней крестик.
— Тут осталась часть нашего груза. Центнера полтора…
Опираясь на руку юноши, он медленно поднялся с колен, разогнулся, поднес к шляпе коричневую руку, повернулся спиной к Гранде Диабло и, медленно переступая длинными худыми ногами, зашагал в гору.
— Погодите! — закричал юноша. Сорвался с места и в несколько прыжков догнал старика. — Погодите! Она пойдет с вами!
Старик не остановился, только покачал головой на ходу.
Тогда юноша бросился к девушке и сильно рванул ее за руку:
— Иди!
— Он доберется сам, — сказала она, пытаясь высвободить руку. — До источника не так уж далеко.
— Не доберется! Иди и жди меня у Хромого!
— Не дури. Я пойду с тобой.
— Ты нужна ему, а не мне!
— Я пойду с тобой.
— Он стар, а я молод!
— С тобой…
— Он слаб, а я полон сил!
— С тобой…
— Будешь только путаться у меня под ногами!
— С тобой…
— Убирайся к дьяволу!
— С тобой…
— Ах так! — Юноша отпустил ее руку, которую все еще машинально держал в своей, и, размахнувшись, ударил девушку по щеке.
Она охнула, но не пошевелилась.
— Увижу — убью! — Он повернулся и бросился вниз по тропе.
Когда он исчез за поворотом, девушка поднесла холодную ладонь к горевшей от удара щеке и оглянулась.
Старика тоже не было видно.
Она подняла свой рюкзак, взвалила его на спину и медленно зашагала вниз по тропе в сгущавшуюся тьму.
…Полмиллиона часов. Полмиллиона часов. Полмиллиона, полмиллиона, полмиллиона часов…
На третьи сутки утром, когда солнце отжало к подножию белую тучу тумана, обнажив два вонзившихся в небо каменных клыка, юноша и девушка увидели змей.
Оба зубца — они были совсем близко, если напрямик, то метрах в трехстах — казались живыми, шевелящимися, так густо покрывали их растущие прямо из камня серые извивающиеся ленты с безглазыми утолщениями голов, увенчанных тремя более темными жгутами. Жгуты тоже беспрестанно извивались, но, в отличие от самих лент, не беспорядочно, а все вместе — как колосья под ветром. В бинокль все было видно, как на ладони.
— Длинный, они заметили нас, — прошептала девушка, крепко сжав холодными пальцами руку юноши.
Действительно, порывы несуществующего ветра все чаще склоняли темные жгуты в их сторону. А вслед за жгутами все больше безглазых голов поворачивались им навстречу.
Рука юноши ответила легким, бережным пожатием.
Он осторожно опустил на землю свой тяжелый мешок и громко, гораздо громче, чем обычно, сказал:
— Доставай запалы.
И, повернувшись к ней, увидел ее глаза.
— Малыш, а малыш, — произнес он, понизив голос, — встань — ка на цыпочки, помогу снять рюкзак.
А она прошептала:
— Может, лучше сам нагнешься?
И сплела пальцы на его стриженом затылке.
…Как-то раз я взял карандаш и помножил двадцать четыре на триста шестьдесят пять. И еще раз — на шестьдесят пять. И у меня получилось что-то немногим больше чем полмиллиона.
Не верите? Возьмите карандаш и проверьте. От начала жизни до смерти всего лишь полмиллиона часов.
Так спешите любить все, что вы любите! И ненавидеть все, что вы ненавидите! Словом и делом спешите сегодня — завтра будет поздно. Все слова, которые вы не успели сказать, превратятся в бессмысленный хрип, все движенья, которые вы не успели сделать, превратятся в беспомощный трепет, когда настанет последний из вашего полмиллиона…
Прошли сутки.
Прошло пять суток.
Прошло десять суток.
Прошло двадцать суток.
Прошел месяц.
Солнце еще не всплыло из — за хребта, но свет уже заливал полнеба, когда трое рослых мужчин подошли к единственному сохранившемуся в поселке дому.
Двое остались внизу, а третий — очевидно, старший — уверенно поднялся на крыльцо и постучал в дверь.
В доме послышалось какое-то неясное движенье. Потом снова все затихло. Но было ясно — там, за дверью, кто-то есть.
Пришедший громко спросил:
— Хромой здесь живет?
И еще два раза повторил свой вопрос.
Дверь чуть — чуть приотворилась.
— Не бойтесь! — весело сказал мужчина. — На дорогах ни одного стражника! В городе — волнения, вождь удрал из дворца.
Дверь распахнулась настежь. На пороге возникла щуплая фигурка подростка.
— Где же все — таки Хромой? — спросил мужчина.
— Я — младший брат своего старшего брата, — сурово проговорил подросток. — Пошли!
Удача, сопутствовала им — осыпей не было. Только раз брат Хромого остановил машину, велел путникам оставаться на месте, а сам вышел, держа под мышкой смутно поблескивающую в полутьме ущелья металлическую доску. Они видели, как он прошел мимо какой-то бесформенной груды, подошел к каменной стене, и услышали скрип сверла. Минут через двадцать машина снова тронулась в путь.
К рассвету они добрались до источника.
— Где же знаменитый трезубец? — спросил один из мужчин, обращаясь к остальным. — Я вижу только одну вершину!
И все трое взглянули на подростка.
Но тот ничего не ответил.
Он вскинул бинокль на каменный клык, последний каменный клык, вонзившийся в небо. А потом долго водил объективом вверх и вниз, направо и налево.
Словно искал кого-то.
…Полмиллиона часов. Полмиллиона часов. Полмиллиона, полмиллиона, полмиллиона часов…
Только полмиллиона!
Геннадий Прашкевич
Кот на дереве
Записки, публикуемые здесь в сокращении, принадлежат известному физику — экспериментатору, разработчику и исполнителю так называемой Малой Программы по установлению первых (односторонних) контактов с Будущим. В виде отдельного сообщения они были зачитаны в мае 2001 года на юбилейном вечере, посвященом шестидесятилетию выдающихся писателей современности Ильи Петрова (новосибирского) и Ильи Петрова (новгородского).
