— Ага, — сказал друг, подумав. — Да. Ну, давай-давай!
— Я всегда знал, что ты меня поймешь, — растрогался Амаута. И ушел, ободренный и почти счастливый.
Друг же донес на него сразу. Не думая — подумать он успел в короткие мгновенья, когда Амаута ждал его ответа. Почему? Тут все совсем уж для детей. Ученый становится велик — и о друге забывает? А если он горит, друга привлекут как соучастника, а могут счесть и вдохновителем? Тогда уж лучше — отчаянный патриот и верноподданный: друга не пожалел.
Взяли Амауту ночью. Черт его знает, что он там наизобретал, лучше без рекламы, чтобы не привлекать лишнего внимания.
Ночь Амаута просидел в дежурке, потому что начальство на его счет не дало никаких указаний и дежурный не знал, в какую камеру его следует помещать. Утром охранник повел арестованного по длинным коридорам и переходам в кабинет следователя.
— Доброе утро, — сказал следователь. — Прошу садиться!
И показал на трехногую неустойчивую табуретку. Садиться Амаута не захотел. Он был сильно возмущен.
— По какому праву? — сказал он.
Следователь поморщился. Он не любил банальностей, хотя и притерпелся к ним на своей работе.
— Вы садитесь, садитесь, — посоветовал он. — Зачем же стоять? Разговор у нас будет серьезный, возможно, и долгий — это от вас зависит. И не кричите. Вы человек ученый, должны знать, что сила не в громкости.
Амаута сел. Надо сказать, что за бессонную ночь он порядком устал, к тому же сидеть для него было более естественно, чем стоять на ногах.
— Так что там у вас получилось? — спросил следователь. — В чем дело?
— Это я у вас должен спросить, в чем дело?
— Давайте договоримся, — сказал следователь, — здесь спрашиваю я.
— Но я не знаю, что говорить! — возмутился Амаута.
— А вы рассказывайте всю правду, — посоветовал следователь, — Так легче.
Амаута говорил долго и старательно. Следователь не очень разобрался в тонкостях, зато в ходе следствия выяснилось, и подследственный этого не отрицал, что он изобрел знаки для записи звуков речи, что работу вел втайне от широкой общественности, посвящая в свои исследования лишь узкий круг лиц, что, возможно, сложилось тайное общество, один член которого — ученик Амауты, а других подследственный не назвал. Следователь сделал вывод, что изобретение велось с целью, выяснить которую конкретно не удалось, но, по аналогии вещественных доказательств, можно предположить: с целью вызвать эпидемию холеры, так как подобный прецедент имел место в период правления Отца народа Явар Вакана.
Этого было достаточно для передачи дела в святейший трибунал.
Настал день суда и был суд.
Амаута ждал его давно с нетерпением и надеждой. Надеялся он не на мягкость, не на доброту, не на забывчивость или слабость судей. Нет, наоборот, он хотел, чтобы суд был как можно более беспристрастен и строг. Строгость, научная строгость — непременное условие установления истины. Честно сказать, раньше, до всей этой глупой истории, он относился к судейским с некоторым предубеждением, попросту считал их людьми недостаточно умными для того, чтобы заниматься каким-либо более серьезным делом. Сейчас, после длительного общения со следователями, он только и хотел, чтобы ему была предоставлена возможность объяснить все людям, находящимся на более высоком интеллектуальном уровне. Людям, способным понять его объяснения. Не на эмоции он рассчитывал — на логику.
Председательствующий на чиновника походил мало. Создавалось впечатление, что он вообще участвует в разбирательстве из собственного любопытства. Судейские относились к нему с большим почтением, это Амаута отметил сразу. Сначала, пока шла обязательная процедура — возраст? родители? род занятий? — председательствующий молчал, только смотрел на подсудимого внимательно и с интересом. Задающего вопросы он не слушал вовсе, и Амаута торопился скорее ответить на все это, второстепенное. Ждал разговора — умного, интересного. И дождался.
После формальностей начался допрос.
— Так в чем же заключается суть вашей работы? — спросил председательствующий.
— В чем?
— В чем?
— Я разложил речь на звуки и зафиксировал их. Что такое звуки? Единицы речи. Мельчайшие части, из которых состоит слово. Вот я говорю: «Инка», при этом — следите! — произношу: и-н-к-а. И, н, к, а — звуки, составляющие речь. Всего их не так много, как может показаться, я насчитал основных, часто употребляемых, сорок восемь звуков. И для каждого придумал знак-изображение, букву, иначе говоря. Теперь я могу с помощью этих знаков зафиксировать любое слово.
— Зачем?
— О, ваша милость, область применения этого изобретения в реальной жизни исключительно велика. Например, правитель произносит речь, а десяток специально обученных рабов записывают ее на пергаменте. Получаем десять экземпляров речи. Один можно отложить в архив, для потомства, остальные девять гонцы разнесут в провинции, доставят губернаторам. А там те, кто знает эту систему знаков, прочитают речь, и губернатор будет в курсе последних веяний.
— Ты хочешь сказать, что слова Инки будет повторять язык простолюдина?
— Нет, это не обязательно. Можно научить разбираться в буквах и губернатора.
— Ну-ну, — засомневался председательствующий.
— Ваша милость, — убежденно сказал Амаута, — любой человек в состоянии овладеть знанием букв.
Высокий суд решил провести следственный эксперимент. Привели ученика. Председательствующий говорил на ухо Амауте слова, тот записывал их своими буквами-знаками на листках, раб относил листки ученику, сидящему в противоположном конце зала лицом к стене, и тот громко называл слова председательствующего, и ни разу не ошибся.
— Если ввести систему письменности, — оживился Амаута, видя, какой произведен эффект, — во всех провинциях страны судьи будут судить по одним законам, правители будут править, подчиняясь единым требованиям, а отчеты станут точнее — в соответствии с высочайше утвержденными инструкциями. Опыт великого военачальника может стать достоянием каждого капитана или лейтенанта. Знания, накопленные одним поколением, перейдут к другому без потерь, и через сто лет страна станет впятеро богаче знанием, чем теперь.
— Достаточно, — оборвал его председательствующий. — Мы поняли все. Ложь и правда будут одинаково изображаться буквами-знаками.
— Да, — признал Амаута.
— Слова правителя и слова плебея будут записываться одинаково, — продолжал председательствующий.
— Ну почему же, — замялся ученый. — Можно изображать их разными по цвету, по величине.
