Петсамо пылал. Пылал яростным пламенем. С треском сгорали в огне просоленные морским ветром деревянные стены невысоких норвежских домов. Скручивались от невыносимой жары клейкие ярко-зелёные листья на коричневых берёзах, по высохшему от необычной для этих мест жаре вереску огонь мчался со скоростью урагана. С пальбой моментально вспыхивающих иголок вороники, с тлением коричневого торфа. Но самое жуткое творилось на улицах.
Беспечная Норвегия, которая обеспечивала никелем и железом Финляндию, Британию, Швецию, которая от своих щедрот выделила гордым свободным финнам для защиты от аппетитов северного соседа большую часть вооружения своей армии, крошечной, по европейским масштабам, защищаться от нашествия людоедов не смогла. Брошенные на произвол судьбы под стальной каток горящих справедливым возмездием русских тем не менее негры и арабы, сплотившись вокруг своих племенных вождей, а так же просто вокруг тех, у кого не опустились руки, ринулись к Северу. Туда вела единственная шоссейная дорога. До Петсамо было сто пятьдесят километров по полярной тундре. Под летним, не заходящим солнышком полярного дня. Триста тысяч людоедов, убийц, насильников, грабителей…
Ранним утром они ворвались в порт и город… Защищать которые было некому. Да и нечем, по большому счёту. Его пятьдесят тысяч жителей были съедены в два дня, а все постройки и шахты полностью уничтожены, как привыкли делать в России войска, специально привезённые для этих целей. Затем орда, по другому это не назовёшь, двинулась на юг. Только уже по финской территории, сметая на своём пути всё и всех.
Приведённый в ужас ТАКИМИ новостями Маннергейм объявил всеобщую мобилизацию, поставил под ружьё всех, кого только смог, и даже обратился с просьбой о перемирии к Сталину. Но… Советы и немцы на мир не пошли. Нет, они готовы были даже помочь в борьбе с этими существами, но только ПОСЛЕ БЕЗОГОВОРОЧНОЙ КАПИТУЛЯЦИИ Финляндии. СССР спокойно заявил, что после того, что сотворили на территории страны эти «союзники Суоми», было бы справедливо, чтобы и страна, призвавшая ЭТО на помощь испытала на своей шкуре то, что ЭТИ вытворяли в СССР. Геббельс с трибуны восстановленного в Берлине Олимпийского стадиона безоговорочно поддержал Сталина, ехидно добавив, что нашествие на страны Севера британско-французских колониальных войск послужит замечательным уроком всем поборникам западной демократии… В Москве и Ленинграде люди крестились и говорили, что Бог — есть. И он ВСЁ — видит…
Между тем людоеды вычистили северную Финляндию до последнего человека, и отброшенные ударами спешно собранных добровольцев вновь вернулись в Норвегию… Затем, теряя по пути своих собратьев, поскольку резонанс от ИХ деяний получился уж СЛИШКОМ большим и моментально вести с ужасающими подробностями (русские через немногих нейтралов постарались разместить фотографии и документальные фильмы по всему миру) брошенные на произвол судьбы негры и арабы вышли к чистенькой сытой Швеции…
Но там их уже ждали. После самой настоящей бойни, в которой истребили ВСЕХ до единого, пленных, как все догадываются, никто не брал, ЧЁРНАЯ ЧУМА, как назвали это нашествие ушлые журналисты, закончилась… Скандал был грандиозный. В Лиге Наций впрямую обвинили Британию и Францию в геноциде. В Лондоне разразился жуткий скандал, правительство Черчилля пало. Король Георг решил взять власть над страной ЛИЧНО. Министров кабинета Даладье разъярённые парижане просто выбросили из окон Дворца Конституции, а сам он был раздет, вымазан в экскрементах и торжественно провезён в таком виде по улицам французской столицы.
Зашевелились и французские коммунисты и социалисты, требуя расследования инцидента в Камбре. Уж больно то, что вытворяла Чёрная Чума в Скандинавии напоминало то, что произошло там. Но было уже поздно. И французы, и англичане прекрасно понимали, что ни русские, ни немцы их НЕ ПРОСТЯТ. И драться им придётся в любом случае.
К власти в Париже неожиданно пришёл практически неизвестный никому молодой полковник танковых войск Шарль де Голль. Страна деятельно начала готовится к отражению нашествия русских и немцев, но… уже было поздно. Выманив войска Третьей Республики и Англии в Бельгию, объединённые войска прошли считавшиеся непроходимыми Арденны и вырвались на равнины Галлии… Тысячи танков широким веером ринулись по всей Франции, а сотни самолётов бомбили и расстреливали всё, что двигалось по её дорогам. Был стёрт с лица земли Роттердам. Голландия капитулировала через шесть часов после начала войны. Королева взошла на судно, где хранился предварительно загруженный золотой запас страны, но корабль получил торпеду в борт прямо у пирса, и попытка бежать не удалась… Более того, она попала в плен и была вынуждена обратиться к своему народу с покаянной речью, где признавала сговор с целью ГЕНОЦИДА советско-германского народа…
…Анти наконец выпрямился. Яма была готова. Хорошая, глубокая яма. Всем хватит места. И матери, и жене. И старшему сыну. И младшему. Ещё не успевшему родиться. Конечно, плохо, что они будут лежать все вместе. Но тут уж никуда не денешься. Умерли все в один день. Во всяком случае, он на это надеется… Присмотревшись, чуть подровнял отточенной до остроты бритвы лезвием лопаты стенку могилы. Выбросил из неё упавшую землю и вновь придирчиво осмотрел стенки. Ровно. Широкая могила получилась. Всем места хватит. Ухватившись за свисавший конец верёвки, привязанной к сосне, выбрался наружу. Долго рылся в аккуратно сложенных под навесом досках. Тот гроб, что приготовила матушка — не уцелел. Сгорел вместе с домом, на чердаке которого хранился в душистых сосновых стружках. Хороший был гроб. Красивый. Покрытый коричневым сосновым лаком, сваренным по старинному рецепту. Из настоящих дубовых досок, ручки были железные. Вороненые. Тойво-кузнец покойный ковал. Хорошие были ручки. И гроб — хороший… Сорвинен остановился у чудом уцелевшего навеса и стал придирчиво выбирать доски. Возьмёт одну в руки, долго смотри, нет ли трещин, не завёлся ли жук-короед, сучков не слишком ли много? Дело ведь ответственное. Не для живых старается. Для мёртвых. Живой, он что? Посмотрит, на огрехи укажет, а мёртвый — у него рта нет. Не скажет плохого. А обиду затаит, не хочется лежать в плохом гробу, а приходится. И копится обида на неумеху, обидевшего после смерти. Копится, копится, а потом вдруг раз, и выливается на голову ничего не подозревающего хозяина. Так что делать надо лучше всего, чего умеешь. Чтобы не обидно было мёртвому лежать в таком гробу. Анти отложил последнюю из выбранных досок в сторонку. Взял топор, быстро обтесал стороны. Упёр в верстаке, зажал деревянными клинышками. Зашуршал рубанок. Ещё дедушкин. Тот сам лезвие ковал. Подошву из завозного бука делал. Хороший рубанок получился. Строгает ровно. Аккуратно. Сорвинен снимет стружку, глаз приложит — проверяет. Хорошо ли? Опять построгает-построгает, снова примерится. Ладиться работа. Спориться в привычных руках. Всю мебель в доме Анти сам делал. И соседи многие ему заказывали, сундуки, комоды, шкафы. Всё умел Анти. Анти Сорвинен. Через мебель и женился на своей Урсуле. Приехали они из Тампере. Дом купили. Кто-то им присоветовал к Анти за мебелью обратиться. Сделал им молодой хозяин шкаф для посуды. Приехал, а хозяин в отъезде. Только дочка в доме осталась… Вернулся заказчик — шкаф стоит, а дочки нет, увёз её плотник и женился в тот же день. Не стал дожидаться отца невесты, десять лет с ней Анти прожил душа в душу. Работящая ему жена попалась и красивая. Повезло…
