-- Понятно... А я читал, что все луны делаются в Гамбурге хромым бочаром - и там было написано, что делаются прескверно... Ирина... Ира, давно хотел у вас... у тебя спросить, почему... Вот ты местную фронду возглавляешь, с губернатором в контрах, а с этим его Клешнёвым у себя на дне рождения... Принимала его... любезничала. Не пойму - зачем?
-- Ах, милый, Дима, - наивная душа! Да потому что... вот займёшься ты, Дима, не дай Бог, бизнесом, заработаешь свой первый миллион и обнаружишь вдруг, что совершенно спокойно общаешься с теми людьми, к которым, при других обстоятельствах, никогда и близко не подошёл бы...
-- Во, значит, как...
-- Дима, я вот что... Дима, а может, вы останетесь у нас? Что-нибудь для вас придумаем. Вы такой правильный... настоящий... такой... такой надёжный...
-- Да нет, я не могу. Меня мама ждёт, друзья - ответил он не очень уверенно и вдруг понял, что она плачет. - Ира, ты что?
Он подошел к ней, приобнял за плечи и начал что-то неумело нашёптывать. А она уткнулась в его плечо и заревела - уже в голос.
Всё правильно. Женщина плачет - мужчина женщину утешает. Всё правильно. А как же иначе? Так и должно быть. Так что - всё правильно...
Просто, считал Зотов женщин такими же людьми, как и мы. Они чувствовали это. И тянулись.
А что тут такого?
37.
Нет, он с ней не спал.
38.
Он напоил её молоком тёплым, - с мёдом; слова нашёл нужные, убаюкал, усыпил. И это - всё.
Ирина прямо там, на том диванчике, и уснула, свернувшись калачиком. Зотов раздобыл где-то шерстяной плед, укрыл её. Постоял рядом. Спит.
Они были ровесниками. Но она была старше его на целую смерть...
Зотов сходил на кухню, соорудил себе двойную "Окровавленную Машку", отломил буржуйской колбасы и - ваше здоровье!
Спать решил на балконе, в знакомом кресле, под звёздами и под верблюжьим одеялом.
Ночь оказалась темнее своего названье.
И последним, что случилось с ним той ночью - было всплытие из глубин заминированной памяти старого стихотворения времён юношеского пубертатного томления, и вытекающего из него байрогамлетизма:
Мы о многом промолчали
И не ведали - о чём.
Нет восторга. Нет печали.
Что ж, сначала всё начнём.
Божий раб. Рабыня божья.
Что сулит злосчастный Рок?
Между правдою и ложью
Только эта пара строк.
Лес растёт. Дорога вьётся.
Стих ложится на листок.
Ночь не спит. Вино не пьётся.
Дуло тычется в висок.
Ты сама себе пророчишь,
Иль печалишься о ком?
Иль кого увидеть хочешь
За распахнутым окном?
Окна б ты позакрывала,
Моя девица-краса
Вороньё уже склевало
Его мёртвые глаза.
И всё.
Нет, ещё было: "не помню, - свет на кухне выключил или нет?"
И ещё грустные глаза того улыбающегося парня с фотографии на стене, которому всегда
будет тридцать... ведь воскресать возможно только в тридцать три.
И всё.
И всё было ясно ему сегодня, потому что...
Потому что - не нужны никому эти чёртовы вопросы на эти чёртовы ответы.
Потому что - незачем постоянно доставать друг друга достоевскими вопросами.
Потому что - ни к чему нам - не наше это дело! - разбирать на шестерёнки и пружинки
механизма мирозданья.
Потому что - нечего постоянно ныть - всё, мол, не то: Цель - не та, Путь - не тот. Пережёванные переживания... Фигня это всё! Нет за ними ничего, кроме пустой холодной лавочки имени Толстого на последней его железнодорожной станции...
А человечку всего-то и нужно - кого-то любить и чтоб его кто-то любил - живой и тёплый.
Записывайте, я повторю: всего-то и нужно человеку - любить кого-то и быть любимым.
И всё.
Теперь точно - всё.
Уснул.
39.
Встал он утром омерзительно поздно.
Была у него такая привычка. С тех пор, как перепутали его в роддоме, и забрали вместо настоящего Димы Зотова. Много баловали. Жалели чужого. Всё от этого... И армия потом не справилась, не сумела порок исправить. Двадцать четыре призыва дневальных с ним мучились, поднимая на смену.
Но вот что удивляло - почти никуда не опаздывал.
А сегодня, впрочем, ещё и дополнительное обстоятельство: при переходе из реальности в реальность кто-то в серебряном плаще буднично, но безапелляционно потребовал пароль. И пока припомнил...
На кухонном столе нашёл он золотой ключ, железнодорожный билет, кредитную карточку и записку:
"Дима, вещи у начальника вокзала, он предупреждён. На карточке гонорар за помощь - 5 т. у.е. Код ты знаешь. Квартирой пользуйся, - это ключ от верхнего замка, нижний заблокирован. Спасибо за всё. И.Т."
Всё предельно ясно.
Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю...
Да только было у него в этом городе ещё одно дельце. Он достал из кармана визитку Карбасова, прочитал адрес его конторы и вызвал таксо по телефону.
40.
Зотов прошёл в просторное помещение, где было много воздуха и избыточного пространства, но не было окон, а обстановка была по-спартански скудной.
За последние дни он уже устал удивляться, поэтому стоящая на белом кубе посреди офисного зала каменная богиня Гуйму не впечатлила, хотя из-за потока света, падающего на неё сверху столбом, смотрелось она, конечно, магически. Но, правда, одно престранное обстоятельство всё же Зотова умилило: на её левом крыле был наклеен крестом медицинский пластырь.
Но да ладно - тук-тук-тук - кто-кто в теремочке живёт?
За обычным компьютерным столиком, расположенном у стены с права от входа, сидел удивительно прикинутый юноша - имелась на нём какая-то экзотическая тюрко-язычная кацавейка, а на голове плотно сидела обшитая мехом островерхая малахайка, с пришпандоренным к ней волчьим хвостом.
Всё это смотрелось на нём эффектно, благодаря контрасту с его европейской мордашкой и узкими модными очками на веснушчатом носу.
Юноша быстро ткнул "паркером" в направлении плетёного кресла-качалки и стеклянного журнального столика. Этот его жест в сторону эклектичной пары дачного и офисного Зотов понял как предложение чего-то подождать.
Юноша не стал контролировать, принял ли предложение гость, поскольку был весьма и весьма занят.
Там, где у нормальных людей располагается компьютер, у него на столе размещалось несуразная конструкция: в стальной хайтек квадратной рамы закреплена была медная (а может быть, и бронзовая, но по виду - очень старинная) фигура змеи, извернувшейся в страстном желании цапнуть себя за кончик хвоста.
Сделать мазохистский укус мешал гадюке стеклянный шар, зависший между её хвостом и пастью.
Шар парил в воздухе - вопреки Ньютону - сам по себе и, при этом (что удивляло уже меньше), вращался.
Основное свойство стекла, за которое мы его собственно и ценим, позволяло видеть, что сфера заполнена некоторым количеством белых и чёрных шариков, которые время от времени вываливались из него в известном только им самим (да ещё, конечно, - иррациональному Случаю) порядке.
