Случайный поворот. Бог сказал: «Пусть малыш станет суперменом». И вот юный Селиг был суперменом в одном ограниченном чувстве. И все же на время Бог создал меня для всего, что случилось: изоляция, страдания, одиночество, даже жалость к себе. Справедливость? Где? Бог дал, черт знает зачем, Бог и взял. И что теперь? Сила ушла. Я – простой человек, как вы, и вы, и вы. Не поймите меня неправильно: я принимаю свою судьбу, я полностью примирился с ней, я не прошу жалеть меня. Я просто хочу, чтобы вы это почувствовали.
Кто я теперь, когда сила ушла? Как мне теперь определяться? Я утратил свое особое свойство, свою силу, свою рану, причину моей отстраненности. Все, что у меня осталось, это память о том, что я был другим. Шрамы. Что мне теперь делать? Как общаться с человечеством, когда разница исчезла, а я еще здесь? Она умерла, а я продолжаю жить. Боже, ты сотворил со мной нечто странное. Понимаете, я не протестую. Я просто спрашиваю спокойным, умеренным голосом. Я исследую природу божественной справедливости. Я считаю, что вправе пожаловаться на тебя, Господи. Ты ведешь нас по жизни, ты позволяешь бедняге провиниться, а потом бросаешь его в несчастье. За любую вину на земле мстят. И это уместная жалоба. Ты владеешь высшей силой, Господи, но отказываешься принять и высшую ответственность. Разве это справедливо? Я считаю, что моя жалоба тоже вполне уместна. Если справедливость существует, почему жизнь кажется такой несправедливой? Если ты и впрямь на нашей стороне, Господи, почему ты даешь нам жизнь, полную боли? Где справедливость в том, что рождается ребенок без глаз? Рождается ребенок с двумя головами? Ребенок с такой силой, какую не должны иметь люди? Всего лишь вопрос, Господи. Я принимаю твое решение, верь мне, я преклоняюсь перед твоей волей – да и какой у меня есть выбор, – но я же могу спросить. Верно?
– Эй, Господи? Господи? Ты слышишь, Господи?
Не думаю, что слышишь. Не думаю, что обращаешь внимание. Господи, ты издеваешься надо мной.
Дии-да-де-доо-да-дии-да. Музыка заканчивается. Комната наполнена затихающими звуками. Все сливается в единство. За окном кружатся снежинки.
Все верно, Шенберг. Ты, по крайней мере, понимал это в молодости. Ты ухватил правду и записал на бумаге. Я слышу твои слова. Не задавай вопросов, говоришь ты. Принимай. Только принимай, таков девиз. Принимай.
Принимай. Что бы ни случилось, принимай.
Юдифь нарушает молчание.
– Клод Германт пригласил меня на Рождество в Швейцарию покататься на лыжах. Малыша я могу оставить у подруги в Коннектикуте. Но если я тебе нужна, я не поеду. Ты в порядке? Справишься?
– Конечно, смогу. Я же не парализован, Джуд. Я не утратил зрения.
Поезжай в Швейцарию, если хочешь.
– Я уеду всего на восемь дней.
– Я выживу.
– Когда я вернусь, надеюсь, ты переедешь. Ты должен жить поближе ко мне. Нам следует больше бывать вместе.
– Может быть.
– Я даже могла бы познакомить тебя со своими подругами. Если захочешь.
– Чудесно, Джуд.
– Мне кажется, ты не в восторге от моего предложения.
– Полегче со мной, – говорю я. – Не обрушивай на меня все сразу. Мне нужно время на обдумывание.
– Хорошо. Это ведь как новая жизнь, Дэйв?
– Новая жизнь. Да. Новая жизнь, вот что это, Джуд.
Метель усилилась. Машины скрываются под белым покрывалом. Во время ужина по радио передали прогноз погоды и обещали, что к утру толщина снежного покрова достигнет восьми-десяти дюймов. Юдифь предложила мне переночевать у нее, в комнате горничной. Хорошо, почему бы и нет? Следует ли мне теперь пренебрегать ею? Я останусь. Утром мы поведем Пола в парк, возьмем санки покататься по первому снегу. Он уже вовсю идет. Снег – это так красиво. Все укрывает, все чистит, быстро делая усталый разъединенный город и усталых людей чище. Я не могу оторвать глаз от снега. Прижавшись лицом к окну, я стою. В одной руке я держу бренди, но забываю его выпить, ибо снег словно загипнотизировал меня.
– Буу! – кричит кто-то сзади.
От неожиданности я подскакиваю и расплескиваю коньяк. Несколько капель падают на окно. Я в ужасе оборачиваюсь, готовый к обороне, затем инстинктивный страх проходит, и я смеюсь. Юдифь тоже смеется.
– Я впервые смогла застать тебя врасплох, – говорит она. – За тридцать один год, впервые!
– Ты меня напугала.
– Я стояла здесь минуты три или четыре и усиленно думала, пытаясь, чтобы ты заметил. Но нет, ты не реагировал, ты продолжал смотреть на снег.
Тогда я подкралась и крикнула тебе прямо в ухо. Ты и правда ничего не уловил.
– Ты думала, я солгал тебе о том, что произошло?
– Нет, конечно же, нет.
– Почему же ты так сделала?
– Не знаю. Думаю, я немного сомневалась. Но теперь все. О, Дэйв, Дэйв, мне так грустно за тебя!
– Не надо. Пожалуйста, Джуд.
Она тихо плачет. Как странно видеть ее плачущей. Из любви ко мне. Из любви ко мне.
Какое полное спокойствие.
Мир снаружи белый, а внутри – серый. Я это принимаю. Мне кажется, жизнь будет более мирной. Моим родным языком станет тишина. Будут открытия и откровения, но не сдвиги. Возможно, позже в мой мир вернутся некоторые краски. Возможно.
Живя, мы волнуемся. Умирая, живем. Я буду это помнить. И приветствовать. Пока не умру снова – здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!
