Александр Громов - Крылья черепахи

Не больно-то и хотелось, откровенно говоря.

30 марта. Ночью нас сильно потрепало настоящей бурей – с ураганным ветром, ливнем и даже градом. Волны перехлестывали через плот. Ветер сорвал парус и повалил мачту на Надежду Николаевну – та, к счастью, отделалась ушибами. Наверное, именно оттого, что рухнула мачта, в нас не попало ни одной молнии, хотя я трижды видел, как ослепительные столбы падали в черные волны совсем недалеко от нас, а от грома закладывало уши. И этот кошмар продолжался почти до рассвета. Никому не пожелаю вынести такую ночь. Плот скрипел, ходил ходуном, вбитые в дерево скобы и гвозди лезли наружу. Не сомневаюсь, что, продлись шторм еще два-три часа, наше неуклюжее плавсредство разметало бы по бревнышку, и все со мною согласились.

Весь день ушел на починку порванных снастей и попытки как-то укрепить «корпус». Как его, черт побери, укрепишь, если нет ни одной свободной скобы? Если нет топора и долота для врезки дерева в дерево? Обвязать потуже проводом? Так нет и провода, весь ушел на ванты, да и тонкий он. Веревками из простыней и пододеяльников? Ага. Лучше уж шнурками. Решили искать еще не затопленную, но уже, конечно, обесточенную ЛЭП или телеграфную линию и разжиться толстой проволокой. А пока мы вбили скобы на место, кое-как укрепили мачту и подняли запасной парус.

31 марта. Укрыт рубероидом, болею соплями. Сказался вчерашний ночной аврал. Написал о наших злоключениях вплоть до смерти Милены Федуловны. Тетрадь кончилась. На внешнюю среду и глядеть не хочется, а внутренняя напрасно алчет водки, которой нет. Дико хочется курить. А Матвеич страдает брюхом, и фталазол бедолаге не помогает. Говорили же ему, чтобы не ел ту щуку, тухлая она, а он: буряты, мол, едят, я сам об этом читал, а я, мол, чем хуже? Потом-то признал, конечно, что он все-таки хуже бурята, но было поздно.

Ничего, оклемается.

На Надежду Николаевну нагадила чайка. Мария Ивановна и Леня мудрили полдня и ухитрились смастерить квадрант из наклеенной на фанерку бумажки, испещренной карандашными делениями, и отвеса. Ночью Феликс замерил высоту Полярной. Вышло, что за неделю нас снесло на юг километров на четыреста. Хотя, конечно, точность измерения вряд ли превысила плюс-минус два градуса, а это больше двухсот километров, между прочим!

А все-таки приятно знать, что мы дрейфуем на юг, а не на север. Как хорошо, что хулиган Гордей Михеев, погасивший взглядом Полярную, существует только в моем недописанном романе!

Вряд ли я когда-нибудь допишу этот роман. В ближайшее время в наибольшем спросе у читателей будут не романы, а наставления по рыбной ловле на открытых водоемах. Мировой океан, – без сомнения, открытый водоем.

Между прочим, Виталий, он же юный взломщик, он же нанопитек, а теперь еще и рыболов, поймал сегодня необычного налима, который при ближайшем рассмотрении оказался треской. Мария Ивановна категорично заявила, что эта рыба могла попасть сюда только с севера, из Баренцева или Белого морей – значит оттуда уже есть прямой водный путь. Но течение еще не иссякло и по-прежнему тащит нас к югу, за что ему спасибо. Мы не эскимосы, плаванию во льдах не обучены и с белыми медведями знаться не хотим.

Видели дрейфующую по воле волн моторку – один мужчина, две женщины, ребенок. Кончился бензин. Просились к нам – мы не взяли. Обуза и рты. Голос в их пользу подала только Мария Ивановна, добрейшая до потери чувства самосохранения душа. Видели баржу, идущую малым ходом почему-то на восток. Куда, зачем – непонятно. Сигналить не стали – издалека было видно, сколько там народу. Уже, наверное, решают, кого есть первого, и скоро начнут тянуть жребий.

Между прочим, надо держать ухо востро: додумаются взять на абордаж – обойдутся без жребия, мы еще не отощали и вполне питательны.

Феликс и Леня пилят вдоль лыжи, намереваясь смастерить из них два лука. А я-то ломал голову: на кой ляд нам на плоту лыжи? Теперь радуюсь, что их не смыло штормом. Феликс – мудрый змей и знает людей на практике, а я только в теории. К ружью и пистолету мало патронов, и, случись отбиваться, сойдут и стрелы, которые сейчас с увлечением строгает Викентий. Да и охотиться на чаек и крякв лучше со стрелами – как-никак многоразовый боеприпас. Надо только придумать, из чего понаделать наконечников.

1 апреля. С утра Викентий завопил: «Земля! Земля!» – и жутко обиделся на подзатыльники, разревелся даже. Розыгрыш же! Первое апреля! У этих взрослых совсем юмора нет!

Шел бы он подальше с таким юмором.

Весь день льет заунывный дождь. Мария Ивановна говорит, что теперь дождей будет больше, поскольку увеличилась площадь испарения. Дождь – это хорошо, это пресная вода. Еще наша географичка говорит, что климат теперь должен радикально измениться и стать мягче, особенно после того, как ледяной купол Антарктиды всплывет, расколется и, тая, почешет на все четыре стороны... Пробую это представить в уме – и не могу. Хотя мягкий климат всячески одобряю.

Кой черт! Была бы земля под ногами – и я согласен жить где угодно, при любом климате! А где она, эта ближайшая незатопленная земля? Жигулевские горы? Приволжская возвышенность? Казахский какой-нибудь мелкосопочник? Иранское нагорье? Кавказ?

Пока не знаю.

А ведь еще и трех недель не прошло с тех пор, как я приехал в «Островок» писать роман! Трех недель!...

Или это опять первоапрельская шуточка, или Коле померещилось, или он и впрямь видел вдалеке плавник косатки. Вообще-то Коля не Викентий, к розыгрышам не расположен, так что все может быть...

2 апреля. Сегодня выловили белую пластмассовую канистру с широким горлышком и хорошей крышкой, думали, пригодится как еще одна посуда для воды, но, сколько ни полоскали, так и не смогли уничтожить бензиновый запах. Я выпросил ее для своих нужд. Все равно эти записки надо куда-то девать, так пусть плывут в канистре на манер бутылки с посланием. Быть может, кто-то прочтет. Честно говоря, иной пользы от наших мемуаров как-то не предвидится.

Движемся левым галсом. С запада идет крупная зыбь, и плот равномерно покачивается с борта на борт (вообще-то у него нет бортов, но так уж говорится). Леня страдает от морской болезни, но, когда не блюет, говорит, что рад отсутствию цветущих растений с их пыльцой, что прежде не давала ему жить, а теперь у него, пожалуй, и астма пройдет сама собой. Воздух морской, целебный.

Час назад проплыли над каким-то населенным пунктом – над водой торчали только радиовышка да верхушка жилого здания этажей в восемь. Мы причалили к верхнему этажу, но помародерствовали без особого успеха: не то жители, покидая дом, старательно собрали все, что может пригодиться в долгом путешествии по воде, без сожаления бросив былые предметы престижа, не то здесь уже успели побывать подобные нам водоплавающие. И скорее второе, чем первое.

3 апреля. Кабан кончается. Рыба что-то не клюет. Феликс без толку раскидал по воде пять стрел, но в конце концов подбил утку. Их тут много – крякают, ищут места для гнездования.

Не найдут.

Мне больше не снится дом у дороги. Мне снится другой дом – обыкновенная русская изба-пятистенка с заметно провисшей крышей. По двору бродят куры, в сараюшке живут козы, а больше я ничего не успел рассмотреть. И весь этот дом с небольшим участком вокруг него, и куры, и сарай с козами – все это стоит на дне огромного круглого водяного колодца с отвесными мутно-зелеными стенами. И стены эти с каждым днем растут ввысь, так что скоро и солнечный луч не сможет коснуться дома, не отразившись предварительно от вертикальной водяной глади...

Там кто-то живет, в этом доме. Им нет дела до нас, а мы... Когда край плота повис над водяным обрывом, я закричал от ужаса и проснулся, но еще успел почувствовать, как какая-то невидимая упругая сила толкнула плот обратно. А люди, копошащиеся внизу на огороде, не обратили на нас никакого внимания.

Быть может, хозяева Земли гонят взашей не всех нас, оставляя немногих для каких-то непонятных нам целей? Взяли ли они типичных, отделили ли чистых от нечистых – этого я не знаю. Я знаю только, что рано или поздно небо для тех, кто внизу, сожмется в малый кружок высоко над головой, и, может быть, когда-нибудь из мутно-зеленой водяной стены высунется обросшее мочалками водорослей тупое рыло подводной лодки – и скроется, отброшенное назад...

Я завидую тем, кто на дне колодца: о них заботятся. Хотя все это только сон.

Чудеса во сне – это нормально. Но с чудесами наяву я больше не желаю сталкиваться. Нам по гроб жизни хватит одного-единственного чуда. Всего-навсего одного.

Когда Виталий свернет свою тетрадь в трубочку и запихнет ее в канистру, чтобы бросить в воду, я тоже добавлю туда этот листок. Не раньше. Остальным совершенно незачем знать, что я на нем нацарапала (то есть сейчас нацарапаю). Почему – объясню кратко: это я убила Бориса Семеновича.