- Смотри. Вон планер.
Ослепительно белый 1-26-ой кружил в восходящем потоке не дальше чем в полумиле от нас. А я-то думал, что мы здесь одни, когда мы начинали пересекать долину, но оказывается, все это время кто-то летел впереди и первым обнаружил этот поток.
- Спасибо тебе, парень, кто бы ты ни был, - сказали мы, наверное, в один голос.
Мы проскользнули в поток под другим Швейцером, и сразу же высотомер показал, что мы поднимаемся со скоростью двести футов в минуту. Когда об этом читаешь, подъем с такой скоростью не кажется чем-то примечательным, но если вокруг сосновый лес до самого горизонта, невольно относишься к нему совсем по-другому. Мы терпеливо и внимательно поднялись на максимальную высоту, и, когда покидали его, на нашем счету снова было четыре тысячи футов высоты. Другой планер давно уже улетел вперед.
- С его стороны было очень любезно указать нам восходящий поток, сказал я.
- О чем ты? - Его голос звучал раздраженно. - Он вовсе не указывал его нам. Он нашел этот поток для себя и воспользовался им для собственного подъема. Ты думаешь, он сделал это специально для нас? Он бы не смог помочь нам ни на дюйм, если бы мы не оказались готовыми воспользоваться его помощью. Если бы мы не заметили его далеко в стороне, или если бы заметили его, но не поверили, что можем воспользоваться этим найденным им потоком, мы бы сейчас, возможно, сидели на сосновой ветке.
Покидая поток, мы взглянули вниз и увидели другой планер, который кружился далеко внизу, у его основания. Он тоже нашел поток и решил воспользоваться им для подъема.
- Видишь? - спросил он. - Тот парень внизу, наверное, благодарит нас за то, что мы указали ему поток, но мы даже не знали до этого момента, что его планер существует. Забавно, не правда ли? Мы поднимаемся сами и тем самым оказываем услугу кому-то другому.
К концу дня горы уступили место равнине. Я летел вперед, задумавшись, как вдруг он сказал мне:
- Смотри.
Возле дороги было широкое зеленое поле, а в центре поля стоял приземлившийся планер.
- Не повезло, - сказал он каким-то непривычно грустным голосом.
Я очень удивился, когда услышал это.
- Не повезло? Что ты хочешь этим сказать?
- Несчастный парень пролетел весь этот путь, а теперь выбыл из игры и сидит там на поле.
- Должно быть, ты устал, - сказал я. - Он не выбыл из игры. Расстояние, которое он пролетел, зачтется ему, и эти очки прибавятся к тем, которые он " ". %" + себе вчера и завоюет завтра. Как бы то ни было, это не такое уж и плохое положение - приземлиться наконец-то, перестать думать о соревновании и отдохнуть, лежа на траве и мечтая о том, что скоро снова будешь летать.
Пока мы наблюдали за ним, голубой фургон спасательной службы медленно подкатил по дороге к полю, волоча за собой длинный узкий прицеп для планера. Впереди у пилота "приятное" время. Наземная команда начнет упрекать его за то, что он не смог улететь дальше, до тех пор, пока он не воспроизведет перед ними все подробности полета и не докажет, что каждую минуту делал все от него зависящее. Он чему-то, вероятно, научился, и в следующий раз он будет летать немножко лучше. А завтра этот же пилот снова будет участвовать в соревновании и подниматься ввысь, следуя на своем планере за буксирным самолетом.
- Ты прав, - сказал он. - Прости меня. Ему даже немного повезло. Несомненно, ты прав. Прости, что я такой недальновидный.
- Все в порядке. - Я не мог сказать, испытывает он меня или нет. Иногда он поступает со мной так.
Мы пытались дотянуть до нашей конечной цели, но вечером нисходящие потоки очень сильны, и мы не долетели. Приземлились мы в сумерках на одиноком пастбище, не долетев до цели только одной мили, но мы сделали все, что было в наших силах, и не сожалели ни о чем. Даже я в конце ни о чем не сожалел.
Вокруг царила такая тишина, что, казалось, мы умерли. Наш планер неподвижно стоял в траве, а легким ветерок в крыльях дохнул и улетел прочь.
Мы открыли фонарь и вдвоем свободно покинули тело планера, летая на котором, мы пережили в этот день столько приключений. Один из нас - практик, другой - романтик, но мы обитали в одном теле пилота.
Воздух казался легким и свежим. Мы могли слышать пение луговых птиц. Завтра, конечно, мы снова полетим, но сейчас было очень приятно полежать некоторое время, растянувшись на траве, и подумать о том, что мы живы.
Дар тому, кто рожден летать
За всю свою жизнь я был лишь на четырех вечеринках, и эта была пятой на моем счету. Вот почему внутренний голос не мог мне этого простить. На каком таком основании, говорил он, ты пришел сюда? Ради Бога, скажи мне, почему ты оказался в этом месте? Ведь среди всех присутствующих в этой комнате только один человек имеет, и то весьма туманное, представление о полете. У тебя есть только один друг в этой толпе чужих людей, которые увлечены поверхностными разговорами о национальной экономике, политике и государственном устройстве. Ты сильно удалился от своей авиаторской среды.
В этот момент какой-то мужчина возле камина, одетый в двубортную яркую фланелевую куртку с блестящими позолоченными пуговицами, говорил о кинофильмах.
- А мне понравился "Хлам", - сказал он голосом культурного человека и начал описывать сцену, скучность которой заставила бы лягушку примерзнуть к камню.
Что я здесь делаю? Именно здесь, а не на расстоянии пятидесяти футов отсюда, по ту сторону стены, где ветер, ночь и звезды. Было как-то странно, что я стою, освещенный со всех сторон электрическими лампочками, в этой комнате и слушаю болтовню этого мужчины.
Как ты можешь терпеть это, спросил я себя. Ты обманщик. Твое лицо обращено к нему, но ты думаешь, что он глупее кирпича, и если бы у тебя была хотя бы капля честности, ты бы спросил, в чем он видит смысл жизни, если все его ценности показаны в "Хламе". Ты должен спокойно выйти из этой комнаты, уйти из этого дома и держаться как можно дальше от вечеринок. Rебе пора уже усвоить этот простой урок и никогда больше не появляться на таких мероприятиях впредь. Для кого-то это, быть может, и хорошее времяпровождение, но не для тебя, нет.
Затем люди в комнате как-то перетасовались, как всегда бывает раз в несколько минут, и я оказался в углу с женщиной, которая сокрушалась по поводу своего сына.
- Ему только пятнадцать, - сказала она, - а он не хочет поступать в колледж, курит марихуану и совсем не хочет задуматься о том, как следует жить. Он обвиняет меня. Через год он погибнет, я уверена. Я не могу сказать ему ничего, он угрожает тем, что уйдет из дома. Он просто ничего не хочет слушать:
Это была первая настоящая эмоция, которую я встретил в этот вечер. Это было первое свидетельство того, что в комнате есть кто-то живой. Слова этой женщины, сказанные первому встречному незнакомцу в отчаянии, спасли меня от утопания в море скуки. Воспоминания унесли меня в те времена, когда мне было пятнадцать, потом восемнадцать, когда, я думал, что мир - это жестокое одинокое место, где нечего делать молодому человеку. Но приблизительно в это время я открыл для себя полет, который был для меня вызовом, который сказал мне так: "Я предлагаю тебе полную внутреннюю свободу, если ты сможешь быть в небе один; ты никогда не будешь одинок, если поднимешься над землей и познаешь, кто ты такой".
- Летал ли ваш сын когда-нибудь на самолете? Хотя бы один раз?
- Нет. Конечно, не летал. Ему только пятнадцать.
- Вы говорите, что он погибнет через год, поэтому можно подумать, что он уже пожилой человек.
- Я сделала все, что было в моих силах. Я пустила в ход все свои аргументы, но Билл и слушать не хочет:
Я продолжал думать о себе, когда мне исполнилось восемнадцать, о том, как изменилась моя жизнь, когда я сел в двухместный легкий самолет, который под звук маленького двигателя взлетал в семь часов утра над травой, а вокруг из пригородных дымоходов поднимался в спокойное безоблачное небо легкий голубой дым.
- Послушайте. Вот что я скажу вам: У меня в аэропорту стоит самолет, и я улетаю только завтра вечером. Почему бы вам не сказать об этом Биллу? Если он заинтересуется, я полетаю с ним на Кабе, он сможет попробовать, как работают рычаги управления, узнает, что значит быть пилотом. Может быть, это ему не понравится, но если захочет, пусть приходит, я буду ждать его там. Почему бы вам не сказать ему, что его ожидает полет в аэроплане, если он придет?
Мы еще немного поговорили, и в голосе женщины появилась некоторая надежда, она ухватилась за эту соломинку, чтобы спасти сына. Затем вечеринка закончилась.
Этой ночью я думал о мальчике. И о том, что тот, кто летает, должен выплатить свой долг. Мы не можем прямо отблагодарить нашего первого полетного инструктора, который повернул всю нашу жизнь в иное русло. Мы можем уплатить этот долг, лишь передавая дальше этот дар, который мы получили, в руки тех, кто ищет свое место в жизни и свою свободу так, как когда-то это делали мы.
Если ему это понравится, думал я, паренек сможет мыть и вытирать Каб в уплату за получаемые уроки. Он будет делать так же, как и все ребята, которые помогали летчикам с тех пор, как появились первые самолеты. И когда-нибудь он сам поднимется в небо, и часть моего долга будет уплачена.
