Взгляды, скрестившиеся на мне, вопрошали: неужели все сказанное брошено на ветер?
— Захочу, — ответил я.
Присутствующие единогласно решили, что я лучший представитель рода человеческого.
— Надо со всеми вас познакомить, — сказал Тималти. — Фогарти, главный судья на выходе. Нолан и Кланнери, судьи в проходе между креслами. Кланси засекает время. И болельщики: О'Нил, Бэньон и ребята Келли — вон сколько их! Пошли!
Словно щетки огромной улице-уборочной машины, какой-нибудь из этих щетинистых, усатых уродин, подхватили и понесли меня. Чуть не на плечах восторженных людей я поплыл вниз по улице, туда, куда созвездиями мерцающих огоньков нас зазывал кинотеатр. Тималти шагал, размахивая руками, где-то сбоку и, надрываясь, знакомил меня с основными правилами.
— Многое, конечно, зависит от кинотеатра!
— Конечно! — соглашался я.
— Есть кинотеатры щедрые, с широкой натурой, проходы и двери в них широкие, а туалеты — те даже еще просторней, еще шире; в некоторых столько кафеля, что от одних эхо не знаешь куда деваться. А есть кинотеатры-скупердяи, мышеловки, там даже в главном проходе не вздохнешь, сиденья бьют тебя по коленям, а через наружную дверь, когда спешишь после сеанса в кафе-кондитерскую напротив, где мужской туалет, протиснуться можно только боком. Каждый кинотеатр оценивается со всех сторон, оцениваются условия в нем до, во время и после спринта, и все учитывается. Принимается во внимание также, кто зрители: мужчины и женщины вперемешку, одни мужчины, одни женщины или — это самое худшее — одна детвора (на дневных сеансах). С детьми, конечно, испытываешь искушение хватать их в охапку, как сено, и откидывать в стороны, так что мы это бросили и теперь ходим в основном на вечерние — сюда, в «Граф-тон»!
Наконец-то! Мы остановились. Мерцающие разноцветные огоньки отражались у нас в глазах и окрашивали наши лица.
— Идеальный кинотеатр, — сказал Фогарти.
— Почему? — спросил я.
— Проходы, — объяснил Кланнери, — не слишком широкие, но и не слишком узкие, выходы размещены удачно, дверные петли смазаны, среди публики много наших болельщиков, а остальные если и не болеют — все разно посторонятся, когда по проходу мчится, выкладываясь, спринтер.
Меня озарило:
— Вы… специально создаете препятствия?
— Ну да! Иногда меняем выходы — когда к старым уже примерились. Или наденем зимнее пальто на одного, а летнее на другого. Или посадим одного в шестом ряду, а другого — в третьем. А уж если спринтер стал быстроногим до неприличия, мы нагружаем его самым тяжелым грузом, какой у нас есть…
— Алкоголем?
— Ну конечно! Например, Дун у нас быстроногий, как серна, так что его надо нагрузить вдвойне… Нолан! — И Тималти протянул фляжку: — На, беги к Дуну, пусть глотнет пару раз, да побольше!
Нолан побежал.
— Этот и так уже обошел за вечер все «Четыре провинции», — кивнул Тималти на Хулихена, — с него хватит. Теперь они с Дуном на равных.
— Отправляйся, Хулихен, — сказал Фогарти, — ни пуха тебе, ни пера. Через пять минут ты стрелой вылетишь на улицу, станешь победителем! Первым!
— Давайте сверим часы, — предложил Кланси.
— С чем, с моим задом? — сердито отозвался Тималти. — Хоть у кого-нибудь из нас есть на руке что-нибудь, кроме грязи? Часы у тебя одного. Хулихен, в зал!
Будто отправляясь в кругосветное путешествие, Хулихен с каждым из нас обменялся рукопожатием, а потом, махнув всем рукой, скрылся в темноте зала — и в тот же миг оттуда появился Нолан. В победно поднятой руке он держал полупустую фляжку.
— Дело сделано, Дун под грузом!
— Прекрасно! Кланнери, скорей к бегунам, проверь, сидят ли оба, как договорено, в четвертом ряду, по сторонам прохода, в кепках и шарфах, застегнуты ли до половины пальто, как полагается, и доложи мне.
Кланнери растворился во мраке зала.
— А билетеры? — спросил я.
— Смотрят картину, — ответил Тималти, — ноги-то ведь у них не железные. Билетеры мешать не станут.
— Десять тринадцать! — объявил Кланси. — Через две минуты…
— …старт, — сказал я.
— Ну что за умница! — умилился Тималти. Из зала вприпрыжку выбежал Кланнери:
— Готовы! Оба на местах — и все в порядке!
— Картина заканчивается! Всегда можно догадаться по музыке — к концу любого фильма музыка будто вырывается на свободу!
— Гремит вовсю, — согласился Кланнери. — И певицу слышно, и оркестр, и хор. Пожалуй, завтра посмотрю целиком — уж очень музыка хороша.
— Да ну? — загоготал Кланси, а за ним и остальные.
— Нет, правда, что это за мотив?
— Провались ты со своим мотивом! — взорвался Тималти. — Осталась одна минута, а его мотив интересует! Заключайте пари. Кто ставит на Дуна? Кто на Хулихена?
Поднялся галдеж, и замелькали деньги, в основном шиллинги. Я протянул Тималти четыре шиллинга:
— На Дуна.
— Да ведь вы его в глаза не видели!
— Темная лошадка, — проговорил я, понизив голос.
— Хорошо сказано! — И Тималти повернулся к остальным: — Судьи Полан, Кланнери — в проход! Следите, чтобы, пока картина не кончится, ни тот ни другой не двинулись с места!
Счастливые, как дети, Кланнери и Нолан в мгновение ока скрылись за дверью зала.
— А теперь освободим им дорогу. Мистер Дуглас, сюда, пожалуйста, ко мне!
Все бросились строиться по сторонам обоих, закрытых пока главных выходов.
— Фогарти, приложи ухо к двери!
Фогарти приложил. Глаза его широко раскрылись:
— До чего же она громкая, эта чертова музыка! Один из братьев Келли толкнул другого локтем:
— Скоро кончится. Кому полагается умереть, сейчас умирает, а тот, кому жить, над ним наклоняется.
— Еще сильней загремела! — оповестил нас Фогарти, не отнимая уха от дверной панели. — Вот: та-тамм! Значит, на экране уже КОНЕЦ!
— Бегут! — вырвалось у меня.
— Приготовиться! — скомандовал Тималти. Мы все смотрели теперь, не отрываясь, на дверь.
— Гимн!
— Смирно!
Мы выпрямились. Кто-то отсалютовал. Но взгляды по-прежнему были устремлены на дверь.
— Кто-то бежит, — прислушался Фогарти.
— Успел до гимна, а это главное… Дверь распахнулась.
Хулихен вылетел наружу, запыхавшийся, но с улыбкой победителя.
— Хулихен! — закричали те, кто выиграл пари.
— А Дун? — еще громче заорали те, кто проиграл. — Дун где?
Ибо хотя Хулихен был первым, соперника его видно не было.
Из кино повалил народ.
— Может, идиота понесло не в ту дверь?
Мы стояли и ждали. Скоро во мраке ночи растаяли последние зрители.
