- А я и сам не знал. Правда, Оливарес может повторить такой поход ночью. А в то же время, чего ему напрашиваться на неприятности сейчас, если у него остается надежда получить место капитана в Порт-Ройяле, и без всякого риска.
- Видимо, считал более надежным прибыть в Порт-Ройял уже командиром "Санты". А может, кто его знает, направился бы на Тортугу.
- Вот этого я и побаивался, - заметил Клим. - А у меня дела в Порт-Ройяле.
В это время полотнище грота чуть шевельнулось над их головами. Реи скрипнули. По воде побежала полоска ряби. Винценто взглянул в сторону садившегося солнца, прищурился.
- Идет ветер, - сказал он. - Вы не дадите мне свою батарейную команду. У меня мало матросов, нужно поднять все паруса. Если все будет ладно, утром придем в Порт-Ройял.
Винценто перекрестился, затем посвистел и постучал по деревянному планширу костяшками пальцев, призвав сразу на помощь и христианских, и языческих богов, не обходя вниманием и существующие приметы.
Клим тоже посвистел и тоже постучал по планширу.
- Это зачем? - спросила Ника.
- Просьба к Нептуну, чтобы послал ветерок.
- И нашим, и вашим. И тебе не совестно?
- А чего же делать, приходится. Кто-нибудь да поможет, пресвятая дева или Нептун.
- Послушали бы тебя твои благочестивые предки. Уж про святую инквизицию я и не говорю, за такое непотребное богохульство на костер бы попал, это уж обязательно.
Клим согласился, что святая инквизиция - организация серьезная и таких шуточек не прощает.
Ника пригляделась к "Аркебузе". Слабое течение несло и разворачивало корабли, "Аркебуза" порядочно удалилась от "Санты". Но зрение у Ники было острое, она первая заметила шлюпку и красное пятнышко на ней.
- Клим, встречай гостью. К тебе едет Долорес.
- Почему ко мне? Наверное, к тебе - спросить что-нибудь по женской части.
- Ты соображаешь, что говоришь?
- Конечно. Допустим, она поинтересуется, где это ты достала такую материю, что на твоей рубашке.
- Скажу, купила в ГУМе за пятнадцать рублей, готовую. Это сколько на здешние пиастры? Одной гинеи хватит?
- Хватит. Еще останется. Только ей такой капрон придется поискать. Лет триста.
- Зачем ей капрон. Да на ней ее шаль...
- Мантилья.
- Вот - мантилья, еще ручной вязки. У нас такую мантилью ни за какие пиастры не купишь. А едет Долорес, как я думаю, за своими вещичками. Она же с собой ничего не взяла, не рассчитывала на "Аркебузе" задерживаться. Принимать ее здесь будешь ты, я с ней и встречаться не хочу. Только смотри, не очень развешивай уши, а то как бы она и письмо не прихватила по пути. Разведешь амуры.
- Какие амуры? Да у нее, поди, синяк вот такой на локте после того, как я ее за руку схватил.
- А может, она пожелала бы получить такой же синяк от тебя и на другую руку?.. Ох, Клим! В политике твои предки-церковники разбирались, не спорю. Но что касается женщин... Да они их просто боялись. Даже святая инквизиция, такая могучая организация, а женщину побаивается.
- Из чего это видно?
- А как же. Как чуть что - ведьма! и на костер... Ладно, ты встречай гостью, а я у капитана в каюте отсижусь.
Как принимал Клим испанку, Ника не видела. Пробыла Долорес на "Санте", наверное, с полчаса. Ника слышала их беседу, но понять, о чем они говорят, естественно, не могла. Наконец в шлюпку поставили кожаный баул, Долорес спустилась по трапу - Ника наблюдала за ней в окошко каюты. И по тому, как та усаживалась, как расправляла платье, опираясь на борт лодки и приветливо махая Климу на прощание, Ника не могла не отметить определенное изящество в движениях, грациозность даже.
"И где их учат такому политесу?" - невольно подумала она.
Шлюпка отплыла.
Клима Ника нашла в каюте.
Он склонился над столом, осторожно расправлял на нем большой помятый бумажный лист и так внимательно занимался этим делом, что не заметил, как вошла Ника.
- Проводил?
- Проводил... - рассеянно ответил Клим, что-то разглядывая на листе и бормоча себе под нос. Ника подошла поближе,
- Что это? Похоже на афишу.
- Похоже, - согласился Клим. - Приглашение Королевского Театра на постановку пьесы Кальдерона де ла Барка, королевского драматурга, личного капеллана Филиппа Четвертого, кавалера ордена Сант-Яго...
- Ух ты!
- Да, титулов у Кальдерона было предостаточно.
- Откуда это у тебя?
- Мне подарила Долорес.
- Подарила?
- На память о нашей встрече.
- На память, так-так...
- Она должна была играть королеву в этой пьесе.
- Ах, вон что. Она - актриса?
- Была. Пока не вышла замуж за Оливареса.
- Понятно. Жене дворянина, да еще сына гранда, негоже выступать на подмостках. Даже если играешь королев.
- Долорес не удалось сыграть королеву. Настоящей королеве Марианне Австрийской что-то не понравилось, и она запретила постановку. Пьеса так и не была сыграна ни разу.
- А как она называлась?
- "Еl bufon de la bellareina" - "Шут королевы". И вот что интересно, мне думается, эта пьеса Кальдерона так и осталась неизвестной. Не дошла до нас.
- А это могло быть?
- Почему бы нет? Из полутора тысяч пьес Лопе де Вега до нас дошло не более пятисот.
- И то ничего - пятьсот!
- Кальдерон написал их значительно меньше. И этот "Шут королевы" мог потеряться в дворцовых архивах. Филипп Четвертый умер, Кальдерон умер, - а Испании тогда было не до пьес. Вот здесь приведено четверостишье автора в качестве эпиграфа. Я попробовал перевести его с испанского. Приблизительно, конечно.
- Сам перевел?
- Ну, кто еще...
- Любопытно. Давай читай!
- Только ты не очень, я же тебе не Пастернак.
- Ладно, ладно, не напрашивайся.
- Значит, так...
В смешном обличьи появляться
Мне так положено судьбой.
И надоел же он, признаться,
Весь этот облик, мне чужой..
- Клим, да ты поэт!
- Будет тебе.
- На самом деле - звучит!
- Думаю, никто из наших современников этих строк не знает.
- Клим! Да тебя нужно в музей поместить. Подумать, ты единственный человек на земле, который помнит никому не известное четверостишье великого драматурга Кальдерона! Все студентки твоего МГУ будут приходить и смотреть на тебя вот такими глазами. А историки... а вот историки не поверят. Скажут - сам сочинил. Им не объяснишь. Вот если бы афишу можно было с собой захватить. Так ведь нельзя.
И Ника тут же потеряла к Кальдерону всякий интерес. А Клим забрал афишу к себе в каюту, повесил на стену и снова перечитал строки гениального драматурга, сокрушаясь, что не может перевести их теми словами, которых они заслуживают, и жалея, что они так и исчезнут во времени, без следа.
Вечером он заглянул к Нике пожелать "доброй ночи". Она разбирала кровать, где до этого, очевидно, спала Долорес, и брезгливо приглядывалась к покрывалу и подушкам.
