– Дурные это шутки, – сказал Эрвин, косясь на лучемет.
– Возможно, возможно… – Ламбракис отошел на два шага, делая бессмысленным любую попытку обезоружить его. – Бросьте свой лучемет, я сказал, и подтолкните его ко мне. Выполняйте, не то мне придется доставить Стаббинсу порченый товар. Вот так, вот и молодец… – Отбросив ногой лучемет Эрвина в сторону, «неоценимый» рассмеялся коротко и зло. – Впрочем, вы и так порченый товар, если я не ошибаюсь. Мой должник, вы сказали? Я бы с голоду помер, если бы мне так долги отдавали…
– О чем вы?
– Неужели все-таки ошибаюсь? – Ламбракис откровенно глумился. – Суперумник перемудрил сам себя, ну надо же! Хотя… эх, была не была, я могу дать еще одни сутки. Считайте, что ваша взяла, – но только при одном условии.
– Ну? – резко спросил Эрвин, догадываясь и холодея. – Что еще за условие?
– Совсем простое. Вы прямо сейчас ответите мне на один вопрос.
– Слушаю!
– Сколько будет шестьсот восемьдесят девять умножить на девятьсот восемьдесят шесть?
Глава 17
Кому кота в мешке?
Эрвин угрюмо сидел на крыше рубки, свесив ноги на запад. Безоружный, получивший совет не глупить, предупрежденный на всякий случай, что настроенный на Рамона флаер угнать не удастся, подавленный, он смотрел вниз, где тощий, как глист, шкипер поливал палубу из брандспойта. Вода журчала в шпигатах, унося кровь и слизь донного моллюска. Когда струя ударила в «лань», та неожиданно вскочила на ноги и совершила феноменальный прыжок через фальшборт. Эрвин следил за тем, как, выбиваясь из сил, животное медленно одолело полосу грязи, как оперлось передними лапами о край болотного ковра, долго примеривалось и вдруг одним рывком вытянуло себя из жидкого на зыбкое. Помотало головой на тонкой шее, крикнуло что-то, шарахнулось от крупной змеи, спешащей к останкам язычника, – и прыжками унеслось прочь. Если кому-то повезло в этом деле, так это только «лани»…
Хотя и это спорный вопрос. Возможно, будь «лани» разумными, у них почиталось бы за счастье попасть в симбионты к язычнику?
Нет, вряд ли. Зачем бы тогда Кристи гонять свою зверюгу по болоту за Эрвином? В память о былом?
Просто жить – это еще не счастье. Кристи мечтала об освобождении. Ведь Эрвин такой умный, верный и сильный, он что-нибудь придумает!
Не придумал. И тогда она придумала сама – отсюда и второй язычник рядом с ней. Язычник для Эрвина.
Он понял это еще на Сковородке. И знал, что не хочет таких опытов над собой, и хотел обойтись без крайностей…
Не вышло.
Ламбракис. Проницательная скотина. Понаблюдал – и понял.
– Так или иначе, а я тебя вывезу с Хляби, – сказал «неоценимый», отбросив всякий политес. – Сиди и не дергайся. Пусть Стаббинс решает, стоишь ли ты того, чтобы тебя использовать, а я умываю руки.
– Значит, тебе уже не нужна моя протекция? – В Эрвине проснулась ирония.
– Твоя? Не смеши.
– Мой дар может восстановиться. А с ним и положение…
– Раньше тебя в гроб положат. – Ламбракис не захотел больше разговаривать.
Тяжело не быть вычислителем… Черепаха без панциря или бритый еж – вот что такое обыкновенный человек. Ценен только своими знаниями, но из-за них же и опасен. Выдоить и утилизировать.
«Эсмеральда» шла грязным проливом кормой вперед, удерживаемая автоматикой на том же курсе, каким залезла в пролив. Большие комья грязи затягивало под днище, рубило винтами на малые комья и выбрасывало перед форштевнем. Шкипер настоял, чтобы пассажиры оставались пока на судне, – наверное, страшно ему было представить себя один на один с Саргассовым болотом… Как ни медленно шло судно, а еще полчаса – и оно выберется в открытое море, а там Ламбракис не станет медлить. Шкипер и один как-нибудь доведет «Эсмеральду» до Сковородки. К этому времени Эрвин Канн, хоть тушкой, хоть чучелом, будет доставлен на орбиту, где Уолтер Стаббинс решит его судьбу. Вряд ли она будет завидной…
Эрвин не слушал, как шкипер ругается с Ламбракисом из-за помятого фальшборта и потерянного троса. Он вспоминал себя на Новой Бенгалии – молодого, самоуверенного, отлично представляющего себе свои блистательные перспективы и работающего именно в этом направлении. Удача следовала за удачей, и он уже видел свой «потолок» на этой скучной планете, знал, что через несколько лет достигнет его, и понимал, что этого обидно мало. Его занимал вопрос, с какой ступеньки соскочить и куда. Земля и подчиненные ей планеты не рассматривались в принципе – у них все было в прошлом, Уния Двенадцати Миров также клонилась к упадку, зато Лига еще не достигла апогея своего могущества. Значит, на Терру? Обыкновенный честолюбец так и сделал бы, самонадеянно мечтая распихать локтями толпы таких же молодых честолюбцев, каков он сам, но Эрвин презирал торопливость в важных расчетах. Перебраться на могущественнейшую планету Лиги, не потеряв ни одной ступени карьеры и не упершись лбом в бетонную стену, следовало с подходящей стартовой площадки. Новая Бенгалия для этого не годилась. Нужен был другой мир, не самый благополучный, недовольный метрополией, а главное, возглавляемый другим политиком – хитрым, смелым, решительным и фрондирующим. Поднять такого человека повыше, подняться вместе с ним самому – и ждать предложения с Терры. Предложат. Лигой правят не дураки, а прагматики. Терра всегда старалась переманить к себе наиболее талантливых карьеристов с периферии. Кто ж не знает, что абсолютная преданность встречается только в рыцарских романах?
За талантами тянутся посредственности, нередко обходя и топя талантливых. Так всегда было и всегда будет. Одна из вечных историй успеха и неуспеха, вожделений и зависти, жизни и смерти. Банальная в общем-то история, неинтересная…
Эрвин думал о Джанни Риццо.
…В тот раз они встретились на входе в бар «Зеленая сколопендра» – Эрвин и Джанни, особь альфа и особь бета в одной стае. Тогда Джанни лишь начинал понимать, что такое Эрвин Канн, но понял уже достаточно, чтобы держаться за ним в кильватере, и был настолько умен, что всячески скрывал это от посторонних. «Сколопендра» славилась демократичностью царивших в ней нравов и кухней, но не дешевизной. Вечером накануне уик-энда здесь можно было встретить и компанию служащих невысокого ранга, и одетого, как чучело, туриста, и лощеного типа с ранними залысинами и юной любовницей, глядящего сквозь людей как бы сонными глазами, и вообще кого угодно из числа тех, кто мог заплатить за приятный вечерок и был пропущен ментодетектором агрессии на входе. Свободный столик нашелся шагах в десяти от стойки. Заказали по коктейлю того же названия, что заведение.
– Давненько я тебя здесь не видел, – сказал Джанни, рассматривая вертлявую многоногую тварь в своем стакане. Коллоидный фантом вел себя как настоящая сколопендра, вовсю шевелил лапками, извивался, бросался на стеклянные стенки и соскальзывал вниз. Можно было подумать, что Джанни обращается не к Эрвину, а к фальшивому членистоногому, судьба которого – раствориться в коктейле минуты через три.
Тварь в стакане Эрвина вышла менее удачной, шевелилась вяло и смахивала скорее на морской огурец. Эрвин размешал ее трубочкой и не ответил.
– Неважно выглядишь, – продолжал Джанни, внимательно разглядывая Эрвина и на сей раз адресуясь явно к нему. – В гроб себя загонишь.
– Только не себя. – Эрвин осторожно потянул через трубочку коктейль и ничего не выразил на лице.
– А… Ну, не спрашиваю, кого. Все равно ведь не скажешь. Надеюсь, не меня?
– Пока никого.
– Что так?
– Лишние хлопоты. Не тот еще уровень.
– Тогда чем ты занят? Иногда ведь и отдохнуть не вредно…
– Видишь – отдыхаю.
– Гениям тоже надо расслабляться, а?
Эрвин опять смолчал. Пососав трубочку, Джанни оглядел бар, задержав взгляд на группе девушек перед стойкой, и вновь обратился к Эрвину:
– Кое-кто называет тебя выскочкой.
– Только кое-кто или многие? – Эрвин поднял бровь.
– Ну… пожалуй, многие, – признал Джанни.
– Имеют право.
– Прости, дружище, но ведь всем известно, что ты вылез из дыры… Только не обижайся.
– Ошибаешься, – холодно сказал Эрвин.
– То есть?
– Я не вылезал из дыры – я из нее вырвался. Как пуля. И уж конечно, не для того, чтобы остановиться в полете.
Джанни помолчал, подумал и решил не развивать эту тему.
– Болтают, будто ты ходишь на университетские лекции как вольнослушатель, – проговорил он.
– Устаревшая информация. Уже не хожу.
– Надоело?
– Самому быстрее. Лекции – для дебилов. Профессор два часа толчет воду в ступе. Сам давно мохом зарос, ошибки лепит. Я указал на одну – слово за слово, скандал вышел. Другой бы на его месте спасибо сказал, а этот велел не пускать меня на лекции. Оно и к лучшему.
