Глава 16
Фиаско
Судно называлось «Эсмеральда», хотя название «Квазимодо» подошло бы ему куда больше. Неведомый корабел, спроектировавший эту посудину несколько десятилетий назад, в последнюю очередь думал о красоте линий и оптимальной крейсерской скорости. Зато о грузовместимости, прочности и мореходности он подумал как надо. За пять десятков лет ни полярные льды, ни морские чудовища, ни тайфуны не сумели утопить «Эсмеральду», хотя не раз пытались и раздавить, и переломить, и швырнуть на какой-нибудь особенно острый скальный зуб. Шкипер уверял, будто бы девять лет назад, когда «Эсмеральда» попала в «глаз» совсем уж невероятного урагана, судно перевернулось кверху килем, но благополучно выправилось, и приводил в доказательство отпечатки чьих-то грязных подошв на потолке рубки. Наверное, врал, но судно и в самом деле было крепкое. Ламбракис уверял, что выбрал самое лучшее из того, что можно было найти за короткое время. В качестве аргумента он указывал на новенький и не самый дешевый комплект автоматического управления ходом: дескать, на развалюху такое не поставят, смысла нет.
Пожалуй, он был прав. Облазив трюмы от бимсов до льял и изрядно выпачкавшись, Эрвин убедился в прочности набора и отсутствии кое-как исправленных повреждений. Грязнуха «Эсмеральда» вполне годилась для задуманного дела. Возможно, она была чуть великовата, но с этим недостатком Эрвин легко примирился: все-таки не катер, как можно было ожидать. Не поскупился Ламбракис. А грязь… ну что грязь? Можно и потерпеть. Чистыми бывают только лед и пламя, но человек жить в них не может. Зато при всей грязи и уродливости судно несло целых две грузовых стрелы, не считая мощных лебедок на брашпилях. Последние лет двадцать «Эсмеральда» вместе с полудюжиной подобных же страшилищ курсировала между Сковородкой и восточным побережьем, возя с молчаливого одобрения правительства контрабандные грузы, без которых отсталая планета навеки останется в аутсайдерах и которые, по правде сказать, не очень-то помогают ей поменять статус на более высокий, но все-таки позволяют не опуститься еще ниже.
Сейчас на судне находилось четверо людей; из обычной судовой команды – только шкипер. Настоявший на этом Ламбракис опасался распространения информации. Сколько «неоценимый» заплатил шкиперу за фрахт и работу, сколько приплатил «за страх», сколько надбавил за молчание – о том Эрвин не спрашивал.
Полузаконная, а то и вовсе незаконная работа порождает порой удивительные типы. Шкипер был колоритной фигурой – ростом на голову выше других, узкоплечий и настолько тощий, что казалось, самый незначительный бриз может сдуть его за борт. Он носил грубую брезентовую куртку, без тени смущения утверждая, что эта семейная реликвия много столетий назад принадлежала его далекому пращуру-китобою с Земли, и выцветшую заплатанную треуголку с остатками плюмажа, без которой (по его же словам) ни один уважающий себя китобой не отправлялся на промысел. Эрвин промолчал, сдержав улыбку, а Ламбракису и пилоту «Стрижа» было наплевать. Сдержанная реакция слушателей не остановила шкипера, он то хвастался, то молол чепуху, а когда не молол, то пыхтел трубкой, каковую набивал сушеными гифами грибов с подпольных плантаций Прокны, блаженствовал, пуская изо рта дым и слюни, и производил впечатление человека, доживающего последние часы. Ламбракис, правда, уверял, что шкипер находится в таком состоянии последние лет десять, превосходно себя чувствует и переселяться в лучший мир не планирует… Все равно казалось, что шкипер вот-вот свалится и перестанет жить.
Эрвину пришлось признать в нем профессионала, когда у второго, считая с севера, острова шкипер, указав на узкую полосу жидкой грязи между сушей и нетронутым болотным ковром, уточнил: «Сюда?» – и после утвердительного ответа ювелирно ввел «Эсмеральду» в грязный канал, ни разу даже не царапнув днищем.
– Пусть курит хоть свои носки и болтает что хочет, – шепнул Эрвин хмурому Ламбракису. – Я таких повидал: запрети ему вести себя по-своему – надуется.
– Терпения с ним нет, – пожаловался Ламбракис. За те трое суток, что «Эсмеральда» шла от Сковородки к архипелагу, шкипер успел расшатать ему нервы.
Пилот установленного на баке флаера, напротив, относился к шкиперу с абсолютным спокойствием, как и, наверное, ко всему на свете. Невысокий и щуплый, он походил бы на подростка, если бы не пробивающаяся в волосах седина. За минувшие дни Эрвин только и узнал о нем, что зовут его Рамон, что на Хляби у него семья и что семья будет рада тем деньгам, которые он уже заработал и еще заработает. Разговоров он не избегал, но отвечал односложно, предпочитая коротать время в молчании, и очень много возился с флаером, вдумчиво и без спешки перебирая его потроха. Казалось бы, при такой комплекции человеку логичнее быть холериком, ан нет – флегматик чистейшей воды.
Следуя каналом, обогнули северный мыс. Отсюда не было видно океана, и пахло здесь совсем по-другому. За время, проведенное на Сковородке, Эрвин отвык от приторно-гнилостного запаха болота. Пришлось привыкать вновь, и на второй день он уже не обращал внимания на вонь, а на третий попросту не чувствовал ее.
Швартовы завели на берег, зацепив носовой за ствол исполинского дерева, а кормовой за каменный клык, подтянули судно к острову и посадили «Эсмеральду» на песчаную мель. Побродив с дубинкой по острову, Эрвин притащил целую связку «зайцев». Одну тушку он отдал шкиперу, непременно желавшему попробовать местную дичь в тушеном виде, а пять других тушек обвязал вокруг крюка о четырех растопыренных жалах. В прошлой жизни этот крюк был якорем мелкой, не крупнее катера посудины, а теперь, отчищенный от ржавчины и хорошенько заточенный, стал крюком для ловли язычника на наживку.
Наживленный «зайцами» крюк с волочащимся за ним тросом затащили флаером на болото, оставили там и стали ждать. На второй день крюк прорвал своей тяжестью болотный ковер, и пришлось тащить его на судно грузовой стрелой, отмывать из шланга и вновь забрасывать. Шкипер плясал на крыше рубки, улюлюкал и махал треуголкой.
На третий день появились змеи.
Эрвин поднялся на флаере с Рамоном. Он палил из лучемета до тех пор, пока не поджарил последнюю, как ему казалось, змею, и наслаждался, убивая гнусных тварей. Тем не менее наживка оказалась попорченной, а на следующее утро вообще никуда не годилась.
Повторили все с самого начала и стали ждать.
Солнце, хоть и осеннее, пекло, как на курорте. Эрвин вспоминал Новую Бенгалию с ее почти земной сменой времен года и не знал, радоваться ему жарким дням или огорчаться. По хорошей погоде по зыбуну, который не норовит каждую секунду расползтись под ногами, даже Иванову, пожалуй, удалось бы достичь материка, а дальше… вычислитель придумал бы, что делать дальше.
Но нет Иванова. Нет уже и вычислителя, и не скажешь, во благо палит оранжевое солнце или во вред. Эрвин и сейчас понимал, как подступиться к задаче, но не мог ее решить и страдал от безделья. Оставалось только глядеть и глядеть на наживку, глядеть до рези в глазах, слушая в десятый раз, как примостившийся рядом шкипер, старательно набивая трубку инопланетной наркотой, рассказывает историю про рейс к Корявому мысу и ныне покойного судового кота Юшку, да будут к нему благосклонны кошки в кошачьем раю.
– …ветер два балла, вест-норд-вест, волна три балла, но крутая, как на мелководье бывает, бушприт твою в буссоль. Бац в борт. Бац. Бац. А у меня пассажирка была, негабаритный груз сопровождала, Патрицией звали. Стерва первый сорт, где только таких делают? Во-от… Шасть ко мне в рубку: шторм, говорит, мне дурно, поворачивай по ветру. Я ей так ласково: с чего бы? Нормально, говорю, идем, смойся отсюда, мачту тебе в зад, зелень подкильная. Во-от… Куда там – раскалилась, аж шипит. Грозить вздумала, а тут ей Юшка ка-ак под ноги подвернется! И волна в борт – бац! Бац! Во-от…
Один раз этот рассказ о славной победе кота над стервой еще можно было выслушать. Но не десять!
Эрвин не находил себе места, не мог это скрыть и еще больше нервничал, видя, как Ламбракис внимательно присматривается к нему. Язычник все не шел и не шел на приманку. Наскоро смастерив плетенки на ноги, Эрвин часами топтался по зыбуну – ничего не помогало. По поводу дымного костра вышла перебранка: Ламбракис шипел, что это демаскировка. Костер все же был разожжен и поддерживался двое суток, но все без толку. Кристи не реагировала на сигнал.
– Могу дать еще сутки, – тусклым голосом сказал Ламбракис. – Мне жаль, но Стаббинс теряет терпение. Это его слово, не мое.
– Он не хочет получить старательного и абсолютно лояльного соратника? – поинтересовался Эрвин.
– Договаривайтесь со Стаббинсом, – отрезал «неоценимый».
– Мне нужно хотя бы трое суток.
– Договаривайтесь со Стаббинсом…
