– Спасибо. Кстати, вы не скажете, что там у вас записано о моем месте работы? Я его недавно сменил, может быть, у вас устарели данные.
– Здесь написано, что вы главный хирург-трансплантолог Кайзеровского фонда в Окланде.
– Верно.
Эрик немедленно позвонил в справочную и узнал номер Кайзеровского фонда.
– Доктора Арома, пожалуйста.
– А кто его спрашивает?
На миг он растерялся.
– Скажите, что это... звонит его младший брат.
На экране появилось его постаревшее отражение, вывернутое наизнанку, где правое поменялось с левым.
Его двойник узнал себя.
– Я ждал твоего звонка. Теперь слушай, я скажу тебе, чего не знает дежурная. Этот прибор на самом деле искусственный мозг, точнее, часть мозга – то, что нам удалось смоделировать. Он вживляется под крышку черепной коробки и заменяет лобные доли до конца жизни.
– Мозговой протез?
– Да, но над ним еще предстоит много работать.
– Так что ничего утешительного?
– Нет, – покачал головой Арома-старший.
– Так ты считаешь, если бы мы с ней не развелись...
– Это ничего не изменило бы. Поверь, в некотором смысле развод накладывает большую ответственность. Тем более ей стало гораздо хуже именно после развода.
– Неужели нет выхода?
Эрик Арома из две тысячи шестьдесят пятого покачал головой.
– Что ж, спасибо за откровенность.
– Всегда нужно быть честным с самим собой. Желаю удачи.
– В чем?
– В оформлении развода, разумеется, – это тягостная процедура. Но все когда-нибудь кончается.
– А чем кончилась война?
Арома-старший усмехнулся.
– Война? Какая война, ты слишком погряз в личных проблемах, чтобы обращать на это внимание.
Эрик повесил трубку и вышел на залитые солнечным светом улицы.
Вот она, Тихуана десять лет спустя. Никакой войны, никакой Звездной Лилии. Место уличных торговцев-робантов сменили риги, свободно расхаживающие по тротуарам. Вскоре он наткнулся на аптеку, где покупал JJ-180. Все было прежним, только с витрины пропали костыли и протезы – верный признак отсутствия войны. Вместо них Эрик заметил странный аппарат. Наклонившись, он прочел надпись на испанском: прибор гарантировал усиление потенции, позволяя «достигать неограниченного числа оргазмов, один за другим, практически без перерывов».
Усмехнувшись, Эрик прошел к прилавку в глубине аптеки.
Прежнего аптекаря не было, его сменила дама в возрасте, с крашеными черными волосами.
– Si? – она доброжелательно блеснула дешевыми никелированными зубами.
– Нет ли у вас германского препарата «g-Totex blau»? – спросил Эрик.
– Минутку, senior.
Женщина скрылась в подсобном помещении, и некоторое время Эрик ждал, бесцельно скользя взглядом по витринам.
– G-Totex blau? – тревожно переспросила она.
– Да.
– Но это необычайно сильный яд. Вы должны будете расписаться в книге, si?
– Si, – ответил Эрик.
Перед ним поставили черный ящичек.
– Два доллара пятьдесят центов, что-нибудь еще?
– Нет, спасибо. Этого будет достаточно.
Женщина извлекла из-под прилавка толстый журнал записи выдачи опасных лекарств и положила рядом с привязанной к стеклу ручкой.
– Вы хотите убить себя, senior?
– Да, пожалуй.
– Этот яд действует совершенно безболезненно, – доверительно сообщила она, как говорят о хорошем испробованном лекарстве, которое помогло многим знакомым. – Я видела, никакой боли, просто останавливается сердце.
– Да, хороший яд, – согласился Эрик.
– Ну что вы, германское качество! – она улыбнулась. – Вы не пожалеете, что купили у нас, – и одобрительно кивнула.
Эрик расплатился купюрами десятилетней давности, которые были приняты без слов, после чего вышел на улицу с покупкой.
Тихуана оставалась прежней. Странно, правда, что не было еще специальных кабинок для самоубийства, где никому не мешая можно отправиться в мир иной за десять песо. Хотя, вероятно, и такие уже появились.
Когда Эрик вернулся в гостиницу, навстречу вышел человек в форме охранника, расставив руки по сторонам и заграждая дорогу.
– Сэр, вы здесь не живете. Хотите снять номер?
– Да.
– Десять долларов за ночь. Деньги вперед, поскольку вы без чемодана.
Протянутую купюру портье изучал долго и подозрительно.
– Эти деньги изъяты из обращения, их теперь не обменяешь, так что нам запрещено принимать подобные банкноты, – нахальным взглядом охранник уперся Эрику в глаза. – Гоните двадцатку, и то я подумаю, брать ли.
У Эрик оставалась только одна бумажка в пять долларов. И, как это ни странно, уцелевшая в хаосе всего, что с ним происходило, бесполезная теперь валюта из будущего.
– Что это? – клерк взял бумажку, вглядываясь в сложный многоцветный рисунок. – Сами сделали?
– Нет, – сказал Эрик. – Я...
– Сейчас я вызову полицию...
– Понял, – сказал Эрик. – Ухожу.
Оставив деньги на стойке, он покинул гостиницу.
В послевоенной Тихуане оставалось множество прежних глухих закоулков и тупиков. Эрик нашел между кирпичными строениями проход, засыпанный битым кирпичом и мусором из опрокинутых жестяных бочек, приспособленных под урны. Сел на ступеньки перед заколоченной дверью в заброшенное здание и закурил сигарету. С улицы его не было видно, зато отсюда он мог рассматривать спешивших прохожих; особое внимание привлекали девушки. Они ничем не отличались от прежних девушек Тихуаны: на высоких каблуках в свитерах из ангорской шерсти, с блестящими кожаными сумочками, в перчатках, с небрежно накинутым на плечи плащом, открытой высокой грудью, с непередаваемым изяществом во всем, вплоть до бретелек модного лифчика. Чем они зарабатывали себе на жизнь? Где научились так одеваться?
Эрик всегда поражался этому, и особенно теперь, десять лет спустя.
Может, спросить, где они живут и где покупают наряды, здесь или за границей? Бывали ли вообще в Соединенных Штатах? Еще интересно узнать, нет ли у них друзей в Лос-Анджелесе и в самом ли деле они так хороши в постели, как кажутся. И ведь дает же им жить какая-то невидимая сила! Хочется надеяться, что не за счет их страстности и нежности: если бы они платили подобной ценой, делаясь фригидными самками, это было бы издевательством над творениями природы, карикатурой на саму жизнь.
Беда таких девушек, что они быстро стареют. В тридцать они уже толстые, измотанные дамы с сумками. Куда деваются туфли на высоком каблуке, лифчики, сумочки, плащи, перчаточки? Остаются лишь черные, горящие из-под невыщипанных бровей глаза. Прежнее создание живет глубоко внутри, под складками жира и морщин, но больше не способно ни говорить, ни резвиться, ни заниматься любовью. Стук каблучков по тротуару превращается в неряшливое шарканье. Самое ужасное на свете слово – «бывший». То есть – живший в прошлом, увядающий в настоящем и изъеденный червями в будущем. Жизнь в Тихуане течет слишком быстро и вместе с тем остается на месте.
