— Очнись! Какая дача? Какой писатель?
— Нам нужны люди!
Впрочем, волновался он зря. То тут, то там мелькали среди кустов, за деревьями, на зеленых газонах многочисленные пестрые платья, платки, накидки. Где-то недалеко раздался неясный нам шум, похожий на шипенье пневматики, и народу на многочисленных аллеях и дорожках сразу прибавилось.
— Пикник? Праздник осени?
Илья не ответил.
Илья остолбенело смотрел под ноги.
Я тоже опустил глаза.
Вся та плотная шершавая масса, которая заменяла тут асфальт и сквозь которую легко, свободно прорастала трава, в самых разных местах размашисто и красиво была исчеркана разноцветными мелками.
«Ждем у эдика!»
«В пять у здика!»
«Сегодня у эдика!»
«Мы у эдика!»
Неизвестный нам эдик, пусть его имя и писалось со строчной буквы, был здесь весьма популярной личностью. Только непонятно, где он принимал такую прорву народа? Мы вдруг развеселились: к плохому человеку столько людей просто бы не пошло. Эдик так Эдик.
В конце концов, это имя могло обозначать вообще не то, о чем можно было подумать. К тому же, в той стороне, где, по нашим предположениям, находился академгородок, вознеслись в небо ракеты. Огни расцвели вверху, как чайные розы, и шум толпы сразу стал ровней и слышнее.
— Они что-то выкрикивают… Что они выкрикивают? — не понял я.
— Галлинаго!
— Что это?
Илья пожал плечами. Мы в Будущем, говорил этот жест. Не в том будущем, куда мы попадаем, теряя здоровье и годы, а в том, куда меня затащил ты. Поэтому не требуй скорых объяснений.
Нас то и дело обгоняли люди. То девушки в цветных полупрозрачных накидках, то ребята в костюмчиках спортивного покроя. Кто-то напевал, кто-то смеялся, кто-то пританцовывал от нетерпения, и все они время от времени начинали шумно, с восторгом скандировать:
— Галлинаго! Галлшаго! Галлинаго!
Вынырнул из толпы, восхищенно уставился на Илью низенький веселый кореец, наверное гость города. Губы его шевелились, старательно выговаривая все то же слово, а в руке, поднятой над головой, он держал самую настоящую книгу. Илья не выдержал:
— Галлннаго!
Кореец незамедлительно выкрикнул:
— Он опять с нами!
И толпа ликующе поддержала:
— Галлинаго!
— Ты писатель, — шепнул я Илье. — Твой запас слов богаче моего. Ищи смысл. Что такое «галлинаго»?
Илья запыхтел. Дескать, если мы и не знаем, этот галлинаго все равно опять с нами.
И ускорил шаг.
Он уже подчинился толпе, он уже привык к ней.
— Вспомнил!
— Что ты вспомнил?
— Буро — черная голова… — не останавливаясь, процитировал Илья. — По темени широкая полоса охристого цвета… Спина бурая, с ржавыми пятнами… Длинный острый нос, ноги серые, с зеленоватым отливом… Гнездится по болотам… Я даже вспомнил, с чем мы его ели!
— Кого? — не понимал я.
— Ну как кого? — радовался Илья. — Галлинаго! Галлинаго галлинаго Линнеус. Наших болотных куличков, которых давным — давно доел Эдик Пугаев!
А ликующая толпа уже вынесла нас на круглую, прогнутую вниз, как воронка, площадь, и там, над этой площадью, в самом центре ее, над тысячами праздничных лиц, обращенных к небу, мы увидели монумент, над которым переливались невесть как высвеченные в небе слова:
ГАЛЛИНАГО! ОН ОПЯТЬ С НАМИ!
Каменный щербатый человечек в каменной кепке. Каменные глаза, прикрытые стеклами солнечных очков с крошечным, но хорошо различимым каменным фирменным знаком. Каменный зад, горделиво обтянутый каменными джинсами.
Мы оторопели.
Посреди площади возвышался Эдик Пугаев.
Нет, это был не просто Эдик. Это было полное крушение всех идей моего друга. По его побледневшему лицу я прочел: он, Эдик Пугаев, опять обошел всех нас в вечном беге человечества к счастью! И теперь он, Эдик Пугаев, читал я по бледному лицу Ильи, окончательно торжествует над нами!
Но так ли? Торжествует ли? К чему эта легкая асимметрия, к чему этот легкий, но бросающийся а глаза перебор всего того, что нормальным людям дается строго в меру? И почему в небе вспыхивают над монументом все новые и новые слова:
ТИП — ХОРДОВЫЕ.
ПОДТИП — ПОЗВОНОЧНЫЕ.
КЛАСС — МЛЕКОПИТАЮЩИЕ.
ОТРЯД — ПРИМАТЫ.
СЕМЕЙСТВО — ГОМИНИДЫ.
РОД — ГОМО.
ВИД — САПИБНС.
ИМЯ — ЭДИК.
Имя героя, вдруг понял я, не пишут с маленькой буквы. Оно заслуживает большего. Значит, тут что-то не так. Значит, я еще чего-то не понимаю. Это Илья уже понял что-то остающееся для меня непонятным. Не зря он так возликовал, увидев расцветшие над эдиком слова:
ТЫ ЕЛ СЫТНЕЕ ДРУГИХ!
ТЫ ОДЕВАЛСЯ КРАСИВЕЕ ДРУГИХ!
ТЫ ИМЕЛ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ДРУГИЕ!
Ликующая толпа замерла, слилась в единое живое тело, противостоящее каменному холодному монументу. Я почувствовал свою слитность с толпой, я теперь был ее частью, поэтому не неожиданность, а радость принесли мне слова, взорвавшиеся над эдиком.
НО МЫ СПАСЛИ ГАЛЛИНАГО!
И я успокоенно перевел дыхание.
Если эдик и прорвался в Будущее, понял я, то, кажется, вовсе не в том качестве, которого опасался Илья.
— Твоя работа? — спросил я торжествующего Илью.
— Возможно.
— Почему «возможно»?
— Ты забываешь о новгородце. Он работал с тем же прототипом. Может быть, это его успех? — И быстро спросил. — Где он?
Спрашивал он, конечно, все о том же мелькающем в толпе корейце. Илью интересовала книга в его руке. Он считал, местный человек не пойдет на праздник с книгой в руке. Приезжий — да. И эта книга, скорее всего, будет путеводителем. Илья считал, что корейца с путеводителем послала нам сама судьба, и когда из толпы вновь появился уже знакомый нам кореец. Илья с удовольствием хлопнул его по плечу: «Галлинаго, да?» — «О да, галлинаго!» — «Поставили на место эдика, да?» — «О да, поставили!».
Илья потянул книгу из рук корейца.
Ничего особенного не произошло и все же произошло.
Я вдруг понял, что каким-то десятым, нам неизвестным чувством этот кореец почувствовал в Илье другого, совсем другого человека.
Илья и сам все понял. А поняв, резким движением вырвал книгу из руки корейца и бросился бежать, смешно поднимая ноги. Но мне было не до смеха. Ведь я только что радовался — эдику утерли нос, эдика поставили на место! — а теперь я вновь был отделен от Будущего нелепым поступком Ильи Петрова (новосибирского).
Я догнал Илью уже у сиреневых кустов. Я крикнул ему;
— Выбрось книгу!
— Но почему? — пыхтел он, отбиваясь от меня.
