СУМАСШЕДШИЙ УЧЕНЫЙ
Обычно мы с Джорджем встречаемся где-нибудь на нейтральной территории - в ресторане или на парковой скамейке, например. Причина этого проста: моя жена не хочет видеть его у нас дома, поскольку он, как она считает, "халявщик" - слово, заимствованное у младшей дочери и означающее нелестную характеристику любителя дармовщинки. Я с этим соглашаюсь. К тому же она совершенно иммунна к его обаянию, а я, по какой-то необъяснимой странности, - нет.
Но в тот день моя благоверная супруга была в отсутствии, и Джордж об этом знал, поэтому он зашел вечером. Я не решился выставить его за дверь и был вынужден пригласить в комнату, изображая гостеприимство, насколько был на это способен. Способен же я был на немногое, поскольку меня страшно поджимал срок сдачи рассказа и большая куча невычитанных гранок.
– Вы не против, надеюсь, - спросил я, - если я сначала закончу эту работу? Возьмите пока какую-нибудь книжку почитать - вон там, на полках.
Я не надеялся, что он возьмет книгу. Он посмотрел сначала на меня, потом показал на гранки и спросил:
– И давно вы зарабатываете на жизнь вот этим?
– Пятьдесят лет, - промямлил я.
– И не надоело? - спросил он. - Почему бы не бросить?
– Потому что, - с большим достоинством ответил я, - мне приходится зарабатывать деньги для поддержки своих друзей, имеющих привычку постоянно обедать за мой счет.
Я хотел его уколоть, но Джордж непробиваем. Он сказал:
– За пятьдесят лет писаний о сумасшедших ученых у человека мозги могут усохнуть в горошинку.
А вот ему меня удалось уколоть. И я довольно резко ответил:
– Историй о сумасшедших ученых я не пишу. И никто из фантастов, работающих на уровне хоть чуть-чуть выше комикса, этого не делает. Рассказы о сумасшедших ученых писали во времена неандертальцев и примерно с тех пор больше не пишут.
– А почему?
– А потому что это уже не носят. А главное, что сумасшествие ученых это общепринятая банальность в среде самых необразованных и ограниченных людей. Сумасшедших ученых не бывает. У некоторых может проявляться свойственная гениям эксцентричность - бывает, но сумасшествие - никогда.
– Ну уж, - возразил Джордж. - Я знавал одного ученого-психа. Пол-Сэмюэл Иствуд Хэрман, Он даже по инициалам был П.С.И.Х. Слыхали вы о нем?
– Никогда, - ответил я, демонстративно впериваясь взглядом в гранки.
– Я бы не назвал его клиническим больным, - продолжал Джордж, полностью игнорируя мои действия, - но всякий средний, ограниченный, обыкновенный обыватель - вот вы, например, - признал бы его сумасшедшим. Я вам расскажу, что с ним произошло...
– В другой раз, - взмолился я.
Несмотря на вашу любительскую попытку изобразить занятость (говорил Джордж), я вижу, что вы сгораете от нетерпения услышать историю, и я не буду вас больше мучить, а приступаю прямо к рассказу. Мой добрый приятель Пол-Сэмюэл Иствуд Хэрман был физиком. Ученую степень он получил в Медведоугле, штат Теннесси, и во времена, о которых я рассказываю, занимал должность профессора физики в Недоумлендском подготовительном колледже с физическим уклоном для умственно отсталых студентов.
Мы с ним иногда завтракали в столовой колледжа на углу Дрекселя и авеню Д, там, где с лотка торгуют блинами. Мы обычно сидели на веранде и ели блины, иногда кныш, и он изливал мне душу.
Он был блестящим физиком, но желчным человеком. Мои познания в физике заканчиваются где-то около времени Ньютона и Декарта, поэтому я не мог лично судить о том, насколько он блестящий физик, но он мне об этом говорил сам, а так один блестящий физик всегда сможет распознать другого.
А желчность его вызывалась тем, что его не принимали всерьез. Он мне говаривал:
– Джордж, в мире физики все определяется связями. Если бы у меня была ученая степень полученная в Гарварде, диплом Йэля, или МИТ, или Калтеха, или даже из Колумбийского университета, весь мир ловил бы каждое мое слово. А степень присужденная в Медведоугле, и кафедра в Недоумлендском ПКУО, я должен признать, впечатляют гораздо меньше.
– Я так понимаю, что Недоумленд не входит в Лигу Плюща.
– И вы не ошибаетесь. Он именно что не входит. Гораздо хуже: у него нет даже футбольной команды. Но, - добавил он, как бы сам отводя это обвинение, - у Колумбийского тоже нет, и все равно меня просто игнорируют. "Физикал ревью" не печатает моих исследовательских работ. Они блестящие, революционные, они касаются самих основ мироздания, - тут у него в глазах появился тот блеск, из-за которого примитивные люди вроде вас считали его психом, - но ведь не только Ф.Р., но и "Американский космологический журнал", и "Коннектикутский журнал по взаимодействиям частиц" и даже "Латвийское общество недопустимых мыслей" их не берут!
– Это плохо, - отозвался я, пытаясь угадать, заплатит ли он еще за один картофельный кныш, которые в этой забегаловке делали превосходно. - А вы пробовали печататься самостоятельно?
– Я действительно бывал близок к отчаянию, - возразил он, - но у меня есть гордость, Джордж, и я ни за что не стану платить деньги, чтобы напечатать свою теорию, которая потрясет мир.
– А кстати, - спросил я из праздного, в общем-то, любопытства, - в чем состоит ваша теория, которая должна потрясти мир?
Он оглянулся по сторонам, проверяя, что в пределах слышимости нет ни одного его коллеги. К счастью, по соседству находились только несколько потрепанных индивидуумов, занимавшихся детальной инспекцией мусорных баков, и тщательное визуальное исследование позволило с достаточной степенью уверенности заключить, что никто из них не был членом ученого совета Недоумлендского ПКУО.
– Я не буду вдаваться в детали, - заявил он, - поскольку должен думать о приоритете. Дело в том, что мои академические собратья, весьма достойные люди во многих отношениях, без малейшего сомнения, сопрут любую интеллектуальную собственность у кого угодно. Потому я опущу все расчеты и намекну только о результатах. Я полагаю, вы знаете, что достаточная энергия в достаточной концентрации порождает электронно-позитронную пару, или, в более общем случае, произвольную пару "частица-античастица".
Я вдумчиво кивнул. В конце концов, старина, я однажды проглядел какое-то из ваших эссе на научную тему, и там что-то такое было.
А Хэрман продолжал:
– Эти частица с античастицей отклоняются магнитным полем, одна налево, другая направо, и если они находятся в глубоком вакууме, то разделяются навечно, не превращаясь снова в энергию, поскольку в этом вакууме им не с чем взаимодействовать.
– А, - сказал я, провожая мысленным взором эту мелюзгу в глубокий вакуум. - Вот это очень верно. Он продолжал:
