— Видите, насколько тонко организована душа хомо пипогенуса эректуса! Что же, Август, ты сам сказал, что я твой создатель. Значит, я твой родитель, отец… Благодарю тебя за это высказывание!
— Не стоит благодарности, ведь это ничего не меняет в том, что мы не обо всем можем говорить. Отцы обычно менее развиты, чем их дети, и возникает слишком большая интеллектуальная разница. Сожалею, Ирреверзиблус. Как мы могли бы, к примеру, рассуждать об ощущении полета, когда вы не умеете летать и не могли бы, таким образом, следить за моей мыслью. Это всего лишь один пример. Другие — из-за сложности их восприятия — я даже не стану вам приводить. — Он сделал несколько затяжек и скрылся в облаке дыма.
Ирреверзиблус в восторге обратился к Радарро:
— И это еще далеко не все. У него всепланетный диплом по матефиземозофии и диплом инженера по электронной вычислительной технике первого класса…
Из клуба дыма донесся голос А. П.:
— Разрешите мне откланяться и пойти спать.
— Посиди с нами, Август! Ты ведь еще ничего не сказал, а господина Радарро интересуют твои воззрения.
— К сожалению, ничего полезного не извлекаю из примитивного удовольствия выставлять себя напоказ, — сказал А. П. — Вот видите, Ирреверзиблус, или, если хотите… папа! Видишь, даже в этом мы слишком отличаемся друг от друга!
Оставшись с Ирреверзиблусом с глазу на глаз, Радарро произнес:
— Я не совсем таким представлял себе этот новый тип. Разве столь уж необходимо, чтобы у него, коли он научно-технически так высоко развит — видит острее, чем человек, да еще может летать, — чтобы у него еще был и критический склад мышления и он затыкал бы нам рот?..
Ирреверзиблуса смутила оценка Радарро.
— Но далеко не просто полностью исключить критическое мышление при столь высоком интеллектуальном развитии.
— Вы же ученый с межпланетным именем. От вас никто и не ожидает решения простых задач.
— Но надо считаться и с тем, что любой прогресс науки рождает негативные последствия. Добра без худа не бывает.
— Боюсь, вы неправильно меня понял и. Я очень высоко ценю ваши достижения. А. П. — великолепный экземпляр, я хотел бы предложить внести лишь кое-какие незначительные изменения. Прежде всего — он должен уметь размышлять только в области науки и техники. Таким, какой он сейчас есть, я не хотел бы его пускать в серию. Честно говоря, он быстренько подмял бы нас под себя, и в конце концов именно мы стали бы ему чистить ботинки… Новый тип пипо должен быть другим.
— Есть процессы, которые необратимы. — Ирреверзиблус пронзительно смотрел на господина Радарро.
— Каждый прогресс можно повернуть вспять, — настаивал Радарро. Возьмите, к примеру, историю. Там очень часто развитие происходило как вперед, так и назад.
— А вы возьмите, к примеру, китов! — возразил Ирреверзиблус. — Когда-то они жили на суше, но из-за непрерывного пребывания в море приобрели все признаки рыб. И хотя все еще называются млекопитающими, они навсегда останутся морскими животными и больше никогда не вернутся на сушу.
Радарро уверен был, что Ирреверзиблус просто не хочет менять А. П. (хотя и мог бы!). И опять ему почудилось в Ирреверзиблусе что-то дьявольское — особенно его уши, заостренные кверху и бросающие на стены комнаты огромные тени… Его охватил страх перед профессором, и он только сказал тихо:
— Как минимум А. П. надо подрезать крылья…
— Этим вы не вернете хомо пипогенуса эректуса в первоначальное состояние! Вам придется жить с ним — с таким, каков он есть.
6И действительно, А. П. не допустили к массовому изготовлению. У нас есть один экземпляр, и этого достаточно, решила комиссия, которую созвал Адам Радарро. Но А. П. ничуть не чувствовал себя уязвленным, что его не хотят изготовлять серийно, и жил припеваючи в доме Плануса Ирреверзиблуса.
— Поскольку я существую в одном экземпляре, — сказал он как-то профессору, — и являюсь единственным и неповторимым, мой долг состоит в том, чтобы сохранить на века хоть что-нибудь от моей единственности и неповторимости. А самый лучший для этого способ — тот, который вы называете аморальным.
Ирреверзиблус никогда и не помышлял лишить А. П. любовных утех. Но они сопровождались весьма огорчительными обстоятельствами, поскольку любовь А. П. происходила не в кровати, приглушенная покрывалами, одеялами, подушками, перинами, и не в укромном уголке, а сопровождалась до сих пор неизвестным людям ужасающим шумом. Уже в послеобеденные часы, когда наступала тягучая дремотная атмосфера, клонящая Ирреверзиблуса в послеобеденный сон, и он ложился в постель, вдали вдруг раздавалось хлопанье крыльев, которое все приближалось, приближалось и наконец словно буря обрушивалось на дом…
Потом на какое-то мгновение все стихало. Но профессор знал, что больше сон к нему не придет. Начиналась дикая перебранка. Голоса слетевшихся самочек пипо становились все более пронзительными. Измученный Ирреверзиблус желал только, чтобы Август как можно скорее подошел к окну и пригласил к себе одну из них, лишь бы споры поутихли.
Но облегчение наступало ненадолго. Спустя минуту- другую в комнате над Ирреверзиблусом начинался страшный шум, который Август тактично пытался заглушить звуками электрического музыкального устройства. Однако шум пробивался сквозь музыку — хотя бы потому, что был безошибочно ритмичным, и потому, что возгласы самочки были намного пронзительнее любой электрической музыки.
Август тоже издавал звуки, которые далеко отклонялись от тех, что по плану творца должен был производить хомо пипогенус эректус. Это были, как казалось Ирреверзиблусу, однозначно первобытные птичьи крики, и, таким образом, его угнетал не только шум, но и мысль, что творение его генетически стоит на весьма слабых ногах и грозит внезапно вернуться в первобытно-птичье состояние.
Но особенно мучительно было неизменное повторение процедуры: сначала пронзительные перепалки самочек пипо на крыше и деревьях, которые окружали дом, потом короткая обманчивая тишина, во время которой Ирреверзиблус погружался в полусон, а затем танец над его головой, который иногда начинался уже на лестнице и бурей проносился по всем комнатам.
Вначале Ирреверзиблус (человек, безусловно, терпеливый) думал: раз уж послеобеденный сон потерян, он, изменив распорядок дня, сможет отдохнуть в другое время, а отдых ему, поскольку он уже был в годах, время от времени был необходим. Но Август растягивал свои процедуры до самого захода солнца. После этого Ирреверзиблус лишь время от времени слышал хлопанье крыльев; но перед самым восходом, когда сон профессора был особенно сладок, самки пипо, не дождавшиеся своей очереди, поднимали убийственные вопли. После этого Август Пипогенус кричал им что-то непонятное — и шум постепенно стихал.
