я заметил, что она начала обращать внимание на других мужчин и улыбаться им. Ревнует только слабак, неуверенный в себе, твердил я день за днем, неистово сжимая кулаки. Я понимал: мне нужно, чтобы она принадлежала только мне. Только. Чтобы никто больше, кроме меня, не имел права ни смотреть на нее, ни прикасаться к ней, ни говорить с ней. Я понимал частицей здравого смысла, что это невозможно, но продолжал хотеть этого больше всего.
Сделав паузу, чтобы широко улыбнуться, он снова посмотрел на бледное лицо девушки рядом и сказал:
– Мне нравится, что ты молчишь. Я могу, наконец, высказать все то, что хотел сказать последние месяцы. Последние дни, когда понял, что все безвозвратно потеряно. Ты знаешь, я ведь впал в безумное отчаяние. Я голову потерял. Ну так о чем это я говорил? Ах да, о чувстве собственности, которое я применял к тебе, когда только мог. Наверное, это очень неприятно, когда к тебе относятся, как к вещи, но я ничего не мог с собой поделать. Пойми, я слишком любил тебя. Я так сильно к тебе привязался, что не смог бы отпустить никогда в жизни. Ты однажды стала моей и больше не должна была быть ничьей. Я не мог дать тебе свободу, о которой ты просила. Как приятно, что ты слушаешь, не перебивая! – мужчина снова улыбнулся, подставляя лицо летним теплым лучам и щурясь. Но внезапно его наивно-детская улыбка пропала так же неожиданно, как появилась, и на лице поселилась глубокая тоскливая задумчивость. Он будто бы вспомнил о чем-то неприятном; о факте, который ему не хотелось бы принимать.
– Вчера наши отношения достигли своего пика: она сказала мне, что ненавидит меня, что ее глаза меня не выносят, что она не хочет больше видеть меня и секунды, – сам не зная, почему, мужчина вновь заговорил о сидящей рядом девушке в третьем лице.
Ему хотелось рассказать свою историю кому-то постороннему, кому ни о чем не скажет имя избранницы, кому достаточно будет знать лишь то, что были когда-то он и она, что они друг друга любили, и чем все кончилось. Но ОНА сидела рядом, бездыханная, белая, и она смотрела и слушала, и приходилось делать вид, что она жива и может понимать то, что он ей рассказывает.
– Тогда я подошел к ней и… обнял ее. На прощание. Я обнял ее очень крепко. Я показал ей, как люблю и как буду любить ее, и что больше никто ее так не сможет любить, как я. Она ощутила, как я расстроился, и потеряла сознание. Почему-то она не приходила в себя. Лишь через время я понял, что я сделал. Она хотела уйти от меня, а теперь не уйдет. Теперь она навсегда моя. Моя. Как я и хотел. Наконец-то она делает то, чего я хотел!
Мужчина сбавил скорость, чтобы наклониться к девушке и поцеловать ее в мертвенно-серые тонкие губы. Ее тело начинало гнить, но он был к этому готов и поэтому не обратил особого внимания.
– Поистине, женщины – странные существа. Невозможно объяснить ваши поступки и ваши мотивы. И принять их как данность тоже нельзя. Но теперь-то мы уедем, и никто нам никогда не помешает. Что-что? – переспросил он, склонив голову и прислушиваясь к тому, что хотела сказать ему ОНА. Ему казалось, что на нервной почве у него начались галлюцинации, будто труп повернул к нему голову, поправил темные волосы и раскрыл рот. – Не надо слов. Я же знаю, ты счастлива оттого, что мы теперь снова вместе. Я тоже люблю тебя, милая.
Произнеся последнее слово, мужчина опять заулыбался, подставил лицо солнцу и выжал педаль газа до предела. Машина уносилась прочь по шоссе, ведущем за город. Водитель автомобиля считал себя самым счастливым человеком на свете и знал наверняка, что его любимая, сидящая рядом, счастлива так же, как и он.
Лерой
(по мотивам песен панк-рок группы «Король и Шут»)
Это случилось в один из вечеров, которые принято называть живописными. Закат был особенным – сумрачным, темным, и лишь малая доля бледно-розового света могла пробить себе путь сквозь густые чернильные тучи. Они клоками загораживали желток солнца, словно бы покрытый мутной пленкой и оттого сияющий вполсилы. В некоторых местах из темно-синей небесной ваты, окаймленной ярко-розовым ободом, вырывались длинные рассеянные лучи, последние лучи этого вечера, которые дотягивались до медных вывесок на узких улочках, до матовых столбов со стеклянными фонарями, до металлических флигелей на тесно прижатых друг к другу домах – и отражались в них.
Карета спешила по мостовой, вымощенной крупным темным речным булыжником, затертым временем. Две пегие лошадки звонко стучали подковами, помахивая туго стянутыми хвостами, и время от времени оглашали мостовую ржанием, реагируя на плеть кучера. Однако все эти столь привычные звуки не мешали двум пассажирам кареты вести разговор.
– Лерой, послушайте, сегодня вы просто обязаны к ней подойти! – убеждал собеседника молодой человек во фраке и белоснежной сорочке.
– Подойти, – повторил лорд Глэнсвуд, задумчиво поглядев в окно, – ты думаешь?
– Обязательно! Я слышал, сегодня будут много танцевать. Пригласите ее на сальтарелло, она его обожает. Только успейте! Как приедем, сразу к ней! Вы же знаете, сколько у нее кавалеров! Очередь, пожалуй, еще с прошлой недели занимать начали…
Лорд Глэнсвуд, одетый гораздо более шикарно и модно, чем его наставник – молодой небогатый граф из соседнего поместья, а по совместительству хороший товарищ, слушал советы с сомнением и рассеянностью. Он смутно представлял, как пересилит себя и подойдет, наконец, к прекраснейшей Ловетт – свету высшего общества, и задавал себе вопрос, возможно ли, чтобы она приняла его благосклонно. К сожалению, лорд понимал, что это невозможно, несмотря на его богатство и уважаемое положение. И от этого снова становилось грустно, и снова хотелось смотреть в окно, а не на жизнерадостного графа Герберта, который никогда не сталкивался с отказами от представительниц прекрасного пола.
– Когда уже кончится этот треклятый мост! – возмущался Герберт, подпрыгивая на жестком сидении. – Эти булыжники совершенно не дают говорить! Я рассказывал тебе о том, что на днях произошло в поместье Уэландов? Нет? Так слушай же, ибо ты должен знать эту чудеснейшую историю! Только представь себе: сотни ящериц. Весь пол и все стены были покрыты ими, как коврами, – Герберт стал размахивать кистью, будто стряхивал что-то с плеч, – какая гадость, правда? Отвратительные, мерзкие ползучие гады! и откуда они взялись, спросишь ты? Изволь! Массовая миграция. Честное слово, массовая миграция пресмыкающихся, которая случается каждую осень, вот точно так, слово в слово, сказал какой-то ученый, как там его?.. А, неважно! Но потеха была знатная, как считаешь?
– Да, – ответил лорд Глэнсвуд. – Так ты думаешь,
