Ознакомительная версия.
Он поморщился.
Когда понадобилось найти какое-нибудь пристанище, так сказать, базу, Роберт поступил просто. Пошел в интеллигентное место, к театру на Таганке, дождался, когда в антракте публика выйдет на улицу подымить и пошарил взглядом по глазам одиноких женщин. У одной прочел — на свой счет: «Смотрит на меня, вот бы подошел. Симпатичный, и кажется не жлоб. Остынь, Нинок, тебе не светит». Все женщины вокруг, разумеется, казались ему поразительно некрасивыми, но эта и по стандартным понятиям была нехороша собой: полноватая, нос уточкой, не шибко ухоженная. В общем, типикал «старая-дева-синий-чулок». Он еще покрутился возле нее, дособирая информацию. Одинокая. Переводит с английского и репетиторствует. Неплохо зарабатывает. Живет одна. Мужика нет и уже не надеется. Себя называет «Нинок».
У нее и перекантовался, пока вел наблюдение за особняком в Чернопосадском переулке. Ходил туда, как на работу, с раннего утра до позднего вечера, а по ночам расплачивался за приют — утешал домохозяйку посредством психоанализа и сексотерапии. С последним было без проблем. Как вспомнит «Афродиту в пене» — сразу герой-любовник.
Жалко, конечно Нинку. Попользовался хорошей бабой и слинял не попрощавшись. Хотя это еще посмотреть, кто кем попользовался. Будет ей что вспомнить до самой пенсии.
Вот с Инной хуже. Она должна вернуться 24-го, а сегодня уже… Собственно, какое? Все еще девятнадцатое мая? Он прищурился на яркий свет, льющийся из окна. Нет, уже двадцатое. Сколько же часов он провалялся без сознания?
Вчера вечером они с Дроновым, как два идиота, попались в элементарный капкан. Тихая мышка Алина обвела их вокруг пальца, а зажмуренный Илья Петрович ей ловко подыграл. Не было там в подвале никакой Анны, это ясно.
В капкане они проторчали довольно долго, уже не хватало кислорода, по всему телу выступила противная испарина. «Кранты, задохнемся», сказал Дронов. Но тут под потолком раздалось какое-то легкое шипение, воздух прозрачно колыхнулся, и Роберт ощутил знакомый запах. Большое спасибо, нюхали уже — точно так же пах влетевший в окно патрон.
Оба, наученные опытом, заткнули носы, а Сергей еще и прикрыл рот мокрой от пота рубашкой.
Но через секунду Роберт одумался.
— Пускай усыпляют, — сказал он. — Значит, еще не конец. Дыши носом, Рэмбо. Какой у нас выбор? Sleep tight[4].
На этом воспоминания, само собой, заканчивались. Дальше шли только сны — длинные, тягостные, монотонные, как и положено сновидениям химического происхождения. Тогда, в кузьминской квартире, то ли надышались меньше, то ли состав был несколько другой, но очнулись быстро. А сейчас вон все тело затекло, и на дворе уже утро, а пожалуй, что и день — вон как лениво светит солнце.
Что же все-таки снилось?
Какой-то голос всё время задавал вопросы. Другой, смутно знакомый, на них отвечал. Каждое слово гулко отдавалось в черепе. Разговор был нескончаемый, мучительный, а о чем — не вспомнить.
Роберт снова потер глаза, надеясь, что туман рассеется.
Нет, не рассеялся, но — поразительная вещь — ногти оказались коротко подстрижены. А были длинные и не очень чистые, это он хорошо помнил. Вот этот, на указательном, обломался, когда он в Чернопосадском лез на стену. А теперь в полном порядке.
Ну и сервис у них тут, сыронизировал Дарновский для храбрости, аж с маникюрчиком.
Тихонько скрипнула дверь. Вошел человек, но сквозь туман ни лица, ни одежды было не разглядеть — кто-то снизу и посередине темный, а верхушка белая. Надо полагать, седой.
— Ну вот мы и проснулись, — весело сказал странно знакомый голос, хотя Роберт был уверен, что слышит его впервые. — Капельница нам больше не нужна. Сейчас свежего кофейку, бодрящую микстурку и будем как новенькие.
Подошел к кровати, сел.
Сильно сощурившись, Роберт разглядел умное морщинистое лицо, аккуратно расчесанные седины.
— Где я? Вы кто?
— Вы находитесь в Санатории. Да-да, в том самом. А я полковник Васильев, Александр Александрович.
Старый! Вот это наверно кто. Тот самый, которого мысленно поминал самоубийца Леха.
Легкие шаги, мелодичное позвякивание, аромат кофе. В убогое поле зрения Дарновского вплыла стройная женщина в белом.
— Спасибо, Люсенька. Поставьте сюда. Капельницу, пожалуйста.
Быстрые пальцы поколдовали над Робертовым локтем — что-то потянули, что-то помазали, да еще, похоже, и припудрили.
— Что-нибудь еще, Александр Александрович?
— Одежда здесь? Ага. Тогда все. А вы, Роберт Лукич, выпейте вот это — поможет избавиться от остаточных явлений.
Дарновский охотно потянулся к стакану. Избавиться от остаточных явлений ужасно хотелось, особенно от чертова тумана. Посмотреть бы в глаза товарищу полковнику.
Он выпил отдающую ментолом микстуру до последней капли. Голова, действительно, прояснилась. Зрение — увы.
— Что у меня с глазами? — спросил Роберт. — Дайте мои очки.
— Очки в нагрудном кармане вашей куртки, куртка висит вон там, на стуле. Только окуляры вам не помогут. Вам закапали атропин — обследовали глазное дно. Зрение довольно приличное, беспокоиться совершенно не о чем. Небольшая близорукость. Если захотите, можно подкорректировать. У нас хорошие отношения с Центром микрохирургии глаза профессора Федорова, устроим без очереди.
Проклятье, как некстати, подумал было Дарновский, а потом вспомнил профессора Илью Петровича. Врет полковник про глазное дно. Просто гебешники знают про Дар. Вот и закапали атропина, чтоб в их мысли заглянуть не мог.
— Вы любите черный, крепкий, арабика, с тремя ложками сахара, — не спросил, а как бы припомнил Александр Александрович.
— Откуда вы знаете?
Возникла дикая мысль: они арестовали и допросили Инну, больше узнать такие подробности им было не от кого. Бред! Про что допросили, про кофе?
— Я про вас всё знаю.
— От кого?
— От вас, Роберт Лукич. Вы же сами мне все и рассказали во время наших бесед.
Дарновский заморгал.
— Разве мы с вами встречались? Что-то не припомню.
Васильев засмеялся, но не издевательски, а добродушно.
— Много-много раз. Вы просто запамятовали. Вам, должно быть, кажется, что вы проспали несколько часов, а на самом деле вы у нас гостите уже давненько.
Значит, это были не сны — про вопросы, про гулко отдающиеся в черепе ответы…
— Вы допрашивали меня, накачав какой-то дрянью, которая подавляет волю?
— Не только волю. Что не менее существенно, этот препарат стирает в подкорке все воспоминания о допросе, кроме самых рудиментарных. Я знаю про вас всё. Абсолютно всё. И то, что нас интересовало с профессиональной точки зрения, и то, что нам понадобилось просто для изучения вашей личности. Хотите расскажу, как звали вашу детсадовскую пассию? Мила Брусникина. А вашу матушку к почтенному Рафаилу Сигизмундовичу вы ревнуете совершенно напрасно. Ваши эротические кошмары на сей счет безосновательны. Три года назад Рафаила Сигизмундовича оперировали по поводу рака простаты, и теперь у них с Лидией Львовной отношения чисто платонические.
Ознакомительная версия.
