Ознакомительная версия.
— Не только волю. Что не менее существенно, этот препарат стирает в подкорке все воспоминания о допросе, кроме самых рудиментарных. Я знаю про вас всё. Абсолютно всё. И то, что нас интересовало с профессиональной точки зрения, и то, что нам понадобилось просто для изучения вашей личности. Хотите расскажу, как звали вашу детсадовскую пассию? Мила Брусникина. А вашу матушку к почтенному Рафаилу Сигизмундовичу вы ревнуете совершенно напрасно. Ваши эротические кошмары на сей счет безосновательны. Три года назад Рафаила Сигизмундовича оперировали по поводу рака простаты, и теперь у них с Лидией Львовной отношения чисто платонические.
Здесь Роберт пожалел, что ему, как Дронову, не достался дар молниеносного движения. Взять бы сейчас этого лощеного мерзавца за лацканы, да приложить благородными сединами об стенку…
— На хрена вы меня разбудили, полковник? — процедил Роберт. — Копались бы в моих мозгах и дальше — занятие, достойное вашего учреждения.
— Ну уж от вас-то такой упрек слышать довольно странно, — снова рассмеялся Васильев.
В десятку, подумал Дарновский.
— А разбудили мы вас потому, что таково решение руководства. Первоначально мы собирались поместить вас на долгосрочное криопсихическое хранение…
— Что это такое?
— «Крио» — холод, «психо» — ну, сами знаете. Некоторые ваши… коллеги лежат у нас в боксах по нескольку лет. Только переворачиваем их, как бревна, да массаж от пролежней делаем. Но вас решено активизировать.
— Какие еще коллеги? Нет у меня никаких коллег! И почему это вы решили меня активизировать? — здесь Роберт скривился — очень уж ему не понравилось слово.
— Потому что вам предстоит принять некое решение, — ответил полковник на второй вопрос, пропустив мимо ушей первый.
Им от меня что-то нужно, понял Дарновский. Что именно, сейчас не столь важно. Главное, что у меня есть рычаг, а значит, можно переходить в атаку.
И задал вопрос про самое главное:
— Где Анна?
Александр Александрович удовлетворенно покивал:
— Я всё ждал, когда вы спросите. Ваш товарищ, например, поинтересовался судьбой роковой женщины, едва лишь открыл глаза. Ну, оно и понятно: склад личности у него не интровертно-рефлексирующий, как у вас, а эмоциоцентричный.
— Где Анна? — упрямо повторил Роберт.
— Марианна Игоревна тоже у нас, где ж ей быть. Вы не тревожьтесь, с ней все в полном порядке.
— Я хочу ее видеть.
Полковник вздохнул — кажется, ему становилось скучно.
— Может быть, сначала вы меня выслушаете до конца? Поверьте, я сообщу вам много интересного.
— Нет, — отрезал Дарновский. — Сначала я должен увидеть ее. А если вы мне наврали… — он оборвал фразу на угрожающей ноте, не договорив, потому что не знал, чем можно напутать этого благодушного и уверенного в себе джентльмена.
Конечно, Васильев и не подумал испугаться. Улыбнулся, развел руками.
— М-да, в пасифицированном состоянии беседовать с вами гораздо легче. Но зато в активизированном интересней.
И весело хмыкнул.
— Что тут смешного? — грубо спросил Роберт.
— То, что разница между вами и гражданином Дроновым, при всей противоположности, совершенно исчезает, когда дело касается одной милой барышни. Реакция абсолютно идентичная. Сергей Иванович, у которого коэффициент интеллектуального развития почти вдвое ниже, чем у вас, заявил мне то же самое. Ничего не желаю слышать, пока не увижу ее.
Дарновский враждебно сощурился на собеседника.
— Вы и ай-кью у нас проверили?
— Мы проверили всё, что только было возможно.
— Хватит болтать! — рявкнул Роберт. Этот старый хлыщ его чудовищно раздражал. — Где Анна?
Александр Александрович сокрушенно вздохнул.
— Вы неуважительны по отношению к старшим, это нехорошо. Следствие чрезмерного самомнения, порожденного вашим так называемым Даром. Ладно. Как говорится, уступаю насилию. — Нет, он все-таки издевался, это теперь стало ясно. — Ваша одежда, как я уже сказал, здесь. Зубная щетка и расческа в санузле. Бриться не нужно, это сделала Люсенька час назад, пока вы еще почивали. Когда приведете себя в порядок, идите по коридору налево. Там в конце дверь.
Полковник поднялся.
— И там будет Анна? — недоверчиво спросил Роберт.
— Она уже там.
Под диковинную смесь марша и болеро Дарновский шел по светлому коридору с симпатичными акварельками на стенах. Ошибиться дверью было невозможно — она здесь имелась всего одна, в самом конце.
Сердце колотилось, почти как у Дронова в Режиме. Неужели за дверью Анна?
Он оперся рукой о стену, чувствуя, что должен отдышаться. Да и ноги были, будто деревянные. Мышцы задеревенели, что ли?
За окном виднелся газон, деревья. Прямо возле стекла покачивалась ветка. Роберт напряг зрение и увидел, что листья не юные, какими были еще вчера, в смысле 19 мая, а грубые, напитавшиеся солнцем. Сколько же времени прошло?
Перед самой дверью он остановился снова. Глубоко вздохнул. Повернул ручку.
Большая комната, на открытом окне подрагивают шторы, пахнет свежестью и цветами.
Четыре кресла. В одном, кажется, сидит Васильев — во всяком случае, кто-то седой, остальные три вроде бы пустые.
— Явление второе, — сказал седой. Да, это был полковник. — Она и он.
Роберт сделал несколько шагов и вдруг увидел, что крайнее справа кресло не пустое — в нем, подобрав ноги и обхватив себя руками за плечи, сидела… Да, да!
— Анна!
Он бросился к ней.
Думал, она бритая наголо — ведь собственными глазами видел на фотографии, — но у Анны на голове топорщился стильный бобрик, очень ей идущий. Чтоб на столько отрасти, волосам нужно месяца три, вряд ли меньше. Неужели прошло столько времени? Неважно!
Он обнял ее, и она тоже обхватила его за плечи. Они не поцеловались, а в упор, почти касаясь лбами, посмотрели друг другу в глаза, это было куда важней.
«Ты жива! Что они с тобой делали?».
«Не знаю. Я только что проснулась. Где мы?».
«Это какая-то кагэбешная контора, называется „Санаторий“. Господи, как долго я тебя не видел!».
«Разве? — в синих глазах мелькнуло удивление. — Я помню прозрачный дым, я упала… И проснулась здесь. Зачем мне остригли волосы? Я уродливая, да?».
Надо было отдать полковнику должное. Он тактично помалкивал, попыхивал трубкой, выдувая клубы изысканно ароматного дыма. Впрочем, Роберт про него и не помнил.
«Ты прекрасна. Еще прекрасней, чем прежде». Он вспомнил бедную Нину с ее мышиного цвета волосами, пухлым телом, страстным похрюкиванием и передернулся от отвращения.
Ознакомительная версия.
