Ознакомительная версия.
«Если вы не фаншер, вас скорее всего не тронут, — признал бородач. — Но бродить в одиночку не советую: табор треваньев всего в двух-трех километрах отсюда, а они налетают на чужаков, как осы из потревоженного гнезда. Кроме того, треваньи пьют ракх, действующий на нервы и не способствующий дружелюбию».
Долина начинала сужаться, с обеих сторон поднимались крутые горные склоны. По ровно-зеленым лугам в средней части долины блуждала спокойная река, густо окаймленная сомбарильями, помандерами и деодарами.
Глиннес спросил: «Это уже долина Изумрудных Призраков?»
«Можно сказать и так. Здесь, в рощах, хоронят безродных треваньев — тех, у кого нет фамильных склепов. Собственно священная долина дальше, за лагерем фаншеров. Его уже видно. Предприимчивые люди, спору нет — только вот... что они предпринимают? Сами-то они знают?»
Экраноплан приземлился в лагере, охваченном суматошным возбуждением. По берегу реки несколькими рядами теснились сотни палаток, на лугу строились какие-то сооружения из пенобетона.
Найти Акадия оказалось очень просто. Ментор сидел за столом в тени раскидистого глипта и что-то деловито строчил в толстых тетрадях. Глиннеса он приветствовал без удивления и не особенно радушно.
«Мне поручено привести вас в чувство, — сообщил Глиннес. — Маруча желает, чтобы вы вернулись на Роркин Нос».
«Вернусь, когда это будет целесообразно, — напряженно-размеренным тоном ответствовал Акадий. — В последнее время лагерная жизнь действует на меня успокаивающе... Хотя должен заметить, что здесь мои познания и опыт не пользуются большим спросом. Я ожидал, что ко мне будут приходить за мудрым советом и целительным напутствием. Вместо этого мне поручили делать какие-то пустяковые расчеты». Ментор пренебрежительно указал ладонью на стол: «Мое содержание, видите ли, связано с расходами, а посему я должен выполнять кропотливую работу, никого другого не привлекающую». Акадий неприязненно покосился на ближайшую группу палаток: «Каждый бредит грандиозными проектами. Директив и провозглашений больше, чем туалетной бумаги».
«А я-то думал, что тридцати миллионов с лихвой хватит на содержание одного философа с самыми скромными потребностями», — обронил Глиннес.
Акадий обратил к нему взор, полный усталой укоризны: «Неужели ты не понимаешь, что проклятая история с выкупом уничтожила мою карьеру? Моя честность, моя репутация поставлены под сомнение, я никогда больше не смогу выполнять обязанности ментора».
«Вы достаточно обеспечены и без тридцати миллионов, — пожал плечами Глиннес. — Что мне сказать матери?»
«Скажи ей, что я скучаю и перенапрягаюсь, но что здесь, по меньшей мере, не приходится выслушивать беспочвенные обвинения. Ты, вероятно, хотел бы повидать Глэя?»
«Нет. Зачем эти бетонные сооружения?»
«Предпочитаю ничего не знать — так будет лучше для всех», — с каменным лицом заявил ментор.
«Призраки вам не попадались?»
«Представь себе, ни одного еще не видел, хотя, с другой стороны, не искал с ними встречи. Могилы треваньев — на другом берегу, а святилище Птицы Смерти — в полутора километрах выше по течению, за рощей деодаров. Я бегло осмотрел окрестности и просто очарован. Вдохновляющие, возвышающие места, невозможно отрицать — треваньи их недостойны».
«Как кормят у фаншеров?» — догадался спросить Глиннес.
Акадий скорчил кислую мину: «Вознамерившись разгадать сокровенные тайны мироздания, они не умеют даже гренки поджарить как следует. Каждый день одно и то же: каша-размазня и салат из перезрелой зелени. Бутылку вина днем с огнем не сыщешь...» Оседлав любимого конька, ментор говорил несколько минут. Упомянув о беззаветной преданности фаншеров предельно наивным идеалам, Акадий уделил особое внимание их аскетическим привычкам, осудив самоограничение как проявление неосознанной жестокости. Вспомнив о тридцати миллионах, он вспыхнул от гнева, захлопнув тетради трясущимися руками, но в то же время проявил достойную жалости тягу к состраданию и пониманию: «Ты же сам видел посыльного, ты ему объяснил, как ко мне проехать! Разве это не свидетельство моей невиновности?»
«Никто еще не просил меня давать показания. А ваш знакомый, Риль Шерматц? Где он был, когда вы передавали деньги?»
«Оставался внутри и, наверное, не видел, как я вручил портфель. В высшей степени странный тип, этот Шерматц! В нем есть что-то неуловимое, изворотливое, как ртуть».
Глиннес собрался уходить: «Пойдемте. Здесь вы ничего не добьетесь. Если хотите держаться в тени, остановитесь у меня на Рэйбендери, поживите недельку-другую».
Акадий потянул себя за подбородок: «Если уж на то пошло, почему нет?» Открыв тетрадь, он презрительно перелистал ее: «Что фаншеры понимают во вкусе, в интуиции, в изысканных манерах? Заставили меня подводить балансы!» Ментор встал: «Покинем сие неприглядное стойбище. Фаншерада потеряла всякую привлекательность. Невозможно объять необъятное. Сколько бы глупцов не собралось вместе, ума у них не прибавится».
«Вот и хорошо, пойдемте, — кивнул Глиннес. — Вам что-нибудь нужно взять с собой? Например, тридцать миллионов?»
«Шутка хороша один раз! — возмутился Акадий. — Нет, мне нечего с собой взять — зато я оставлю кое-что на память». Ментор капризно заполнил итоговую графу тетради сложными уравнениями, понятными только знатокам высшей математики, накинул на плечи плащ и гордо заявил: «Я готов!»
Экраноплан спустился по долине Изумрудных Призраков и, когда уже наступал авнесс, прибыл в Цирканию. Акадий и Глиннес остановились переночевать на сельском постоялом дворе.
В полночь Глиннес проснулся, разбуженный возбужденными голосами. Несколько минут слышались торопливые шаги и какая-то возня. Выглянув в окно, он увидел только безлюдную улицу, залитую звездным светом. «Напились и безобразничают», — подумал Глиннес и забрался в постель.
Наутро они узнали, чем объяснялся ночной переполох. Справляя священные обряды, к наступлению темноты треваньи разгорячились чрезвычайно. Они ходили босиком по горящим углям, скакали и кувыркались, исполняя традиционные «страстные танцы», их «гротески» (юродивые провидцы) вдыхали дым тлеющих корней байчи, изрыгая предсказания судьбы великой расы треваньев. Бойцы отвечали безумными воплями и улюлюканьем. В какой-то момент воинственное возбуждение потребовало немедленного выхода — треваньи понеслись упругими прыжками через озаренные звездами холмы и напали на лагерь фаншеров.
Нельзя сказать, что фаншеры не были готовы к такому повороту событий. Они применили лучевые ружья с безжалостной эффективностью — скачущие треваньи превращались на бегу в изумленные статуи, окруженные нимбами голубых искр. Взбешенные бойцы, ожидавшие застать палаточный городок врасплох, опешили. Первая, самая воодушевленная волна атакующих бесславно рассыпалась по долине судорожно корчащимися телами. Скоро ни о какой битве не могло быть и речи — бегство оставшихся в живых треваньев дикостью и быстротой не уступало атаке. Фаншеры наблюдали за повальным отступлением противника в мрачном молчании. Они победили, но они же и проиграли. Фаншераде не суждено было возродиться — запятнавшись кровью, учение утратило критическое преимущество непорочности. На рассвете брезгливым сектантам предстояло заняться погребением обожженных трупов.
Ознакомительная версия.
