Архиповна улетела. Мир погрузился в тягостное молчание.
«Знаешь, Кручинин, – мечтал я услышать чудесный голос, бросаясь на каждый телефонный звонок. – Знаешь, кого я очень, очень, очень люблю?»
«Ну, может, хорошо поджаренного лобстера?» – конечно, не догадался бы я.
«Дурачо-о-ок!» – В этом долгом «о-о-о-о» должна была развернуться вся цветовая гамма чувств. Это только маленькая Инесса (дура) из Торгового центра (отдел цветного стекла) считает, что у Архиповны ледяное сердце. А Лина (тоже не умнее) из Института автоматики говорила еще проще: «Ну ты чего, Кручинин? Она же, эта твоя Архиповна, рыжая! Поехали лучше в Белокуриху. Ты и я». И сердечно намекала на какое-то высшее знание. «Ты и я… Под горячим душем…» Сердце заходится от Лининых интонаций. Но и ей не дано понять, что Архиповна вовсе не дура. Будь дурой, не подкинула бы мне родителей.
6– Дер гибен гагай клопс шмак!
Этой как бы немецкой фразой Роальд хотел сказать, что названного клиенткой румына или цыгана он непременно найдет. Но когда я потянулся к коробке, оставленной куртизанкой-партизанкой, он меня остановил. Даже вокзальные грузчики держат Роальда за грубого человека. Известно, я вложил в сыскное бюро немалые личные деньги, но Роальду в голову не приходит подпустить меня к серьезным расследованиям.
И сейчас он сказал:
– Займешься «реанимацией».
– А что там произошло?
– Да пока ничего.
– Тогда что там делать?
– Встретишься с Хорем и Калинычем.
– Они что, подойдут сразу оба?
Мобильник в моем кармане задергался.
Настроенный на вибрацию, он рвал мне сердце.
Обожаю расцвет технологической цивилизации. «Это ты?» – крикнул я, зная, что наконец-то, наконец-то, наконец-то Архиповна вспомнила обо мне. «Да, мой медовый». – Звонила Лина. Вот дура. Напомнила: в Белокурихе чудесные номера. Там недавно евроремонт сделали. Роальд не слышал ее голоса, но насторожился. «Ну, не обязательно под душем, – гнула своё Лина. – Там широкие подоконники…»
Я отключил мобильник.
Значит, так, кивнул я Роальду.
В «реанимации» ко мне подойдут Хорь с Калинычем.
Неважно, что это один человек. Даже при такой двойной кликухе явится всего лишь неудачник. Такому вечно не везет. Полезет в чужой холодильник, а его шваркнет электрическим током. Отсидит срок, выйдет честный, а в чужой квартире при случайном рецидиве вдруг нападет на него жестокая аллергия на хозяйскую кошку. Опять отсидит, опять выйдет честный, даже женится, а у жены передок окажется на люфту…
– Ну, хорошо. Ну, подойдет Хорь и Калиныч. Зачем он мне? Как я его узнаю?
– Ходят слухи, что Хорь и Калиныч ищет нужного человечка, – объяснил Роальд. – Опустившегося придурка вроде тебя. По легенде ты будешь Шурка Воткин, активно спивающийся интеллигент. «Спасибо», «пожалуйста», «извините сердечно» – вот твой жаргон. Никаких бесед о другом разуме. Ясно? Лучше сразу вмажь Хорю и Калинычу по колпаку, если понадобится.
– Спасибо, пожалуйста, извините сердечно.
– Вот, вот. Кажется, получается.
7В «реанимации» я сразу увидел Ботаника.
Так Архиповна называет своего отца. Ласково называет.
Весь вчерашний вечер я провел с Ботаником и с его супругой. Сперва Архип Борисыч рылся в «Каталоге галактик», озабоченно покачивал головой, что-то ему это напоминало. Потом увлекся анисовой водкой. Жена его, Наталья Николаевна, смотрела на анисовую с неудовольствием, но и сама рюмочку хереса пригубила. Войдя во вкус, Архип Борисыч ошпарил кипятком несколько головок репчатого лука, растолок его с чесноком в ступке, добавил соли и красного перца, а полученную массу, густо посыпав мятыми сухарями, зарумянил в микроволновке. Но больше всего Ботанику понравились последние отчеты CETI. Цветные вкладки, групповой портрет участников. Все большие интеллигентные крупные ученые вместе. Вот Архиповна в центре – в красном коротеньком платьишке. Справа астрофизик Троицкий, слева звездный астроном Новиков. А сумчатый Бред Каллерман – за спиной, страстно дышит Архиповне в затылок. В общем, ничего такого особенного, но сердце у меня ноет от таких безнравственных фотографий.
После третьей рюмочки Ботаник снял с полки шахматную доску.
«Не играй с ним», – сердито предупредила Наталья Николаевна. Даже подмигнула тревожно. Дескать, не волнуй старика, откажи ему в удовольствии. Я и отказал. А заодно сообщил, что пару ближайших ночей проведу вне дома. «Так много работы? – испугалась Наталья Николаевна. – Может, мне поговорить с вашим начальником?» Похоже, скромная сотрудница Винницкой городской библиотеки в непрестанной борьбе за культуру давно растеряла признаки здравого ума. «Да, работы много, – охотно подтвердил я, – а через пару дней вообще уеду в командировку». Разъяснять не стал, что собираюсь отдохнуть на море в бывшем Доме колхозника. «Как же вы управляетесь с делами при таком-то объеме?» Я только руками развел. А Ботаник загадочно заметил: «У нас каждый четвертый был осведомителем». Уж и не знаю, где такое могло происходить.
8В «реанимации» Ботаника окружали интересные люди.
Один в фетровой шляпе пятидесятых годов, в костюме на голое тело, в старинных очках, при бороде, очень похожий на Циолковского, только без слуховой трубы. На другом, несмотря на жару, были наглухо застегнуты черная рубашка и жилет, и джинсы на нем были черные.
«Ну, входит негр в бар, мокрый, конечно. Дождь-то не прекращается. Негр совсем промерз, кричит с порога: мне белого сухого! Не устраивают его черные…»
«А карпа резать некрупно, – бубнил Ботаник. – В муке обвалять, в масле обжарить. Ломтики лука отдельно. Красное вино отдельно…»
Сдержанная, притершаяся компания.
Заказав пива, я пригляделся к будущему тестю.
Вчера, похоже, он не ограничился тремя рюмками анисовой. А может, с Натальей Николаевной играл в шахматы. На изрезанном морщинами лбу выступил некрупный блаженный пот.
«Дело в системе, – солидно бормотал Циолковский. – Игра на бирже, дарвиновский отбор, шахматы, различные модели экономической конкуренции…»
«Вот, вот, шахматы, – блаженно соглашался Ботаник. – Это вам не штанга…»
Слова Ботаника мне понравились. Я призывно помахал ему рукой, но будущий тесть не смотрел в мою сторону. Может, специально. Тоже ко всему присматривался. У каждого места своя душа. У открытых лесных полян душа светлая, солнечная, у запущенных городских свалок – угрюмая, с душком, с влажной гнильцой, с глубокими тенями, у тихих омутов – смутная, с неясными силуэтами робких утопленниц, а вот душа нашей «реанимации» отчетливо отдавала мочой и пивом.
