– Временно свернули, – невозмутимо вставил Сикорски. – Временно.
– Хорошо, временно, – нехотя согласился Бадер. – Далее, для исполнения роли «злых космических врагов» были задействованы семнадцать – целых семнадцать! – Д-звездолётов, отозванных из Дальних Секторов плюс крейсера охраны Земли. И что в итоге? Три корабля полностью уничтожены, ещё два – серьёзно повреждены. И есть человеческие жертвы – на «Пытливом» погибли капитан и пять членов экипажа, шестеро получили серьёзные ранения. Не кажется ли вам, товарищи, что эти учения обошлись нам слишком дорого? И это я ещё не упоминаю о сотнях людей, погибших на Марсе!
– В ходе любых военных учений прошлого имели место несчастные случаи. Солдаты попадали под гусеницы танков, у десантников не раскрывались парашюты, и снаряды порой падали не туда, куда надо. То, что случилось с «Пытливым», – Рудольф упрямо наклонил лобастую голову, – это типичные friendly fire casualties, потери от дружественного огня.
– А на Марсе? – всплеснула руками Елена Завадская. – Число погибших, раненых и получивших сильные дозы радиации четырёхзначное! Это что, тоже «нормальные потери»?
Сикорски с большим трудом удержался от резких слов. На Марсе… Лихие ребята на Марсе просто вошли в раж, и когда мощности термоядерного реактора, питавшего энергией дезинтеграторы, перестало хватать для запредельно интенсивной стрельбы по снижавшимся десантным капсулам, они, не мудрствуя лукаво, отключили защиту и перегрузили реактор, полагая, что это ненадолго, и что всё обойдётся. Не обошлось… Кому именно пришла в голову эта гениальная идея, уже не установить: в марсианской пустыне осталось гигантская лепёшка спёкшегося радиоактивного песка, а от без малого шести сотен человек не осталось ничего, даже теней на оплавленных скалах…
– Мне кажется, – сказал Комов, – нами была совершена серьёзная методологическая ошибка. Очень многие участник учений «Зеркало» не знали – и даже не догадывались, – что это не всамделишное вторжение агрессивных буказоидов из иных миров, а всего лишь умело разыгранная инсценировка.
Инсценировка, да, подумал Сикорски. Кораблями «врагов» управляли киберавтоматы, в программы которых были введены жёсткие ограничения «допустимой боевой активности». Именно поэтому не был разрушен Деймос, и не был сожжен Фобос – реальный противник не стал бы с ними церемониться. Правда, автоматика, позволившая «отвлекающему кораблю» выполнять головокружительные маневры, в конечном счёте сослужила плохую службу – его никак не удавалось сбить, и командующий «эскадры перехвата» отдал приказ об окружении, приведший в итоге к шальному попаданию в «Пытливый». Да, тут я, пожалуй, допустил ошибку, но не ошибается только тот, кто ничего не делает…
– И результат этого незнания, – продолжал Комов, – тяжёлый психологический шок, которые испытали люди, воочию наблюдавшие, например, «атаку инопланетян» на Марс. Во время этой атаки я был в ходовой рубке «Центуриона», я видел лица этих людей, и я понял, что они, эти люди, чувствовали. И я пришёл к выводу, что человеческие жертвы были вызваны именно этим шоком. Капитаны крейсеров, желая как можно скорей уничтожить противника, не учли опасности тесного строя и высокой вероятности попаданий в свои же корабли при ведении перекрёстного огня, а персонал дезинтеграторной батареи на Марсе при отражении «вражеского десанта» стремился достичь максимальной скорострельности и пренебрёг элементарными правилами безопасного обращения с ядерными реакторами. А если бы все эти люди были заранее проинформированы о том, что это только учения…
– Если хочешь научить кого-нибудь плавать, брось его в воду на глубоком месте и не держи за шиворот, – холода в голосе Сикорски было достаточно, чтобы выморозить весь зал заседаний Мирового Совета. – Чтобы понять, что такое война, надо попробовать её на вкус. А нервы… Я считаю, что умение справляться со своими нервами в бою не менее важно, чем умение обращаться с оружием. Военные учения должны быть как можно более реальными – «обстановка, максимально приближенная к боевой», как говорили когда-то.
– А если в результате такого, с позволения сказать, обучения, – лицо Завадской пошло красными пятнами, – человек получит психическую травму или, хуже того, просто утонет? Учителя никогда не используют подобных методик!
– Я не Учитель, – сухо парировал Рудольф, – я сотрудник КОМКОНа и обычный человек.
– Я не уверена, что вы человек! – яростно выкрикнула Завадская. – Может, вы один из тех, кто сотворил «Массачусетский кошмар»?[3] Как вы можете так относиться к людям, и как вы можете не принимать во внимание величайшую ценность человеческой жизни? Вы…
– Поменьше эмоций, Елена, – мягко и в то же время властно прервал её Горбовский, – и не надо переходить на личности. И давайте не будем делать из товарища Сикорски эдакого козла отпущения. Как совершенно правильно заметил Геннадий, – он посмотрел на Комова, – нами совершена ошибка. Нами, а не одним только Рудольфом. Хочу вам напомнить, что существование гипотетической угрозы со стороны некоей высокоразвитой инопланетной цивилизации никем из нас, – он обвёл взглядом всех присутствующих, – не оспаривается, и что решение о проведение масштабных учений «Зеркало» было принято нами коллегиально. А товарищ Сикорски был исполнителем этого решения, и не более того. И поэтому я считаю, что нам нужно ознакомиться с его выводами, а не перекладывать на его плечи всю полноту нашей общей ответственности. Что же касается величайшей ценности человеческой жизни – никому из нас и в голову не придёт с этим не согласиться. Однако есть ещё и интегральная ценность – ценность жизни всего человечества, обладающего истинным бессмертием. И это общее бессмертие порой требуется защищать, жертвуя ради него человеческими жизнями.
Надо же, подумал Сикорски. Внешность у Андреевича вроде бы непримечательная – высокий, жилистый, угловатый, темноволосый, с некрасивым лицом, напоминающим лики каменных истуканов с острова Пасхи, – но какая удивительная у него способность влиять на людей: без шума, без крика, одной только весомостью аргументов и уверенностью в своей правоте, подкреплённой фактами. Вон как народ сразу притих… Да, это личность, сильная личность, по-настоящему сильная…
– Прошу вас, Рудольф, – вежливо сказал Горбовский. – Мы вас слушаем.
– Прежде всего, кое-что о «жёсткости эксперимента», о которой упомянул Леонид Андреевич, и которая вызвала неудовольствие Геннадия и бурное возмущение Завадской. Я остаюсь при своём мнении: степень жёсткости должна быть адекватной степени важности решаемой задачи. С огнём не шутят – реальное вторжение чужих поставило бы под угрозу само существование человечества. Человеку свойственно благодушие: все вы наверняка знаете, как относятся в любом исследовательском центре к, например, угрозе возникновения пожара. Да, конечно, пожары случаются, с этим никто не спорит, но гораздо чаще они не случаются – примерно так мы рассуждаем. И поэтому на бумаге составляются планы борьбы с пожаром – в этих планах расписано всё от и до, – а на деле мы даже не знаем, куда бежать, и баллоны с пирофагом почему-то оказываются пустыми, киберы перепрограммированными, а в архаичных пожарных ящиках с песком ценительницы прекрасного выращивают цветы, доставленные с других планет. И когда где-то что-то загорается, мы искренне ужасаемся: как же так, ведь погибли люди! Но при этом никто не может вспомнить, когда в последний раз проверялись системы пожарной зашиты, и проверялись ли они вообще. А вот если бы ноздри помнили запах дыма, и на руках ещё чесались бы ожоги, полученные при тушении учебного, но далеко не условного пожара… Так что люди, погибшие в ходе учений «Зеркало», погибли не зря: они сделали нас хоть чуть-чуть менее благодушными.
