Ярчайшая вспышка света заставила Тихона пригнуться. Он ожидал боли, грохота и еще невесть чего. Но был только свет.
Тихон открыл глаза.
Тарелка висела над пустыней.
- Привет, - дружелюбно сказал Пашка и на всякий случай отодвинулся. Пустыня никак не входила в его планы.
"Тоже мне... марсиане... - с обидой подумал он, -...нажми, нажми"... - и поежился под взглядом друга.
Тихон, так и не решив, что ему следовало сделать с Пашкой, осмотрелся. Насколько глаз хватало, кругом простирался песок. Ни кустика, ни деревца, ни даже маломальского миража не было поблизости. Только песок, покрытый мелкой рябью волн. Высоту определить было трудно. Не было ориентиров. Тихон приподнялся на коленях и тут же испуганно сел. Рука, протянутая к куполу, не нашла привычной уже опоры. Пашка, перехватив взгляд Тихона, с гордо-независимым видом принялся смотреть по сторонам. Его поведение свидетельствовало о том, что он, конечно же, с самого начала знал, что купол снова стал проницаем, и такие вот леденящие взгляды друзей, вроде того, которым одарил его Тихон, прощать не намерен.
Убедившись, что купол выпускает, Тихон улегся на пол и свесил голову за край тарелки. Рядом немедленно пристроился Пашка и плюнул в пустыню.
- Может, это сон такой, а, Тихон?
- Может... Коллективный сон. Слышь, Павел, - Тихон втянул голову под купол, - сядь сюда. Да, да... подальше.
Когда Пашка перебрался подальше от пульта, Тихон медленно опустил тарелку на песок.
- И попробуй только двинуться с места, - пригрозил он, выбираясь из тарелки.
Жар шел отовсюду. Песок был раскален, и воздух, едва заметно колышущийся, был сух и зноен. Пот почти сразу же проступил на лбу.
"Останься здесь без транспорта..." - подумал Тихон и на всякий случай оглянулся на тарелку. Все было в порядке. Тарелка поблескивала куполом, а под ним, безучастный ко всему, лежал, закинув руки за голову, Пашка.
То, что с воздуха казалось мелкой рябью, оказалось крупными волнами. Идти по песку было трудно. Особенно сложно было подниматься на песчаные кручи. С виду они казались монолитными, а на самом деле состояли из мелкого сыпучего песка, непрерывно ползущего под ногами. Тихон почти на четвереньках одолел бархан и стоял на вершине, истекая липким потом. Пустыня один на один казалась еще более величественной. Бесконечной чередой барханы уходили к горизонту и терялись из виду в дрожащих струях нагретого воздуха.
Тихоном овладело странное ощущение нереальности происходящего. Все это: и ночная гроза в Грачевке, и невероятная находка, а теперь еще и раскаленная печь пустыни - показались ему каким-то фантастическим фильмом, невольным персонажем которого он стал. Казалось, стоит только выйти из зрительного зала или выключить телевизор, как все происходящее немедленно исчезнет.
- Ну, что? - раздалось совсем рядом.
В двух шагах от Тихона в воздухе висела тарелка. Пашка, наполовину срезанный куполом, лежал, опершись локтями на выступающее основание, и смотрел в ту же сторону, что и Тихон.
Тихон вытер пот со лба.
- Странное что-то получается, - сказал он. - Значит, дома выйти из-под купола нельзя, а тут, в пустыне, - пожалуйста...
- Разобрался я, - сказал, зевая, Пашка. - Все проще пареной репы. Залезай, домой поедем. Теперь и дома можно будет выйти.
Тихон забрался под купол и вздохнул облегченно: техника кондиционирования тарелки действовала безупречно.
- Вот, видишь, где мы? - Пашка ткнул пальцем в глобус. - Точка вот... видишь?
- Ты мне скажи, откуда она взялась? Не было ведь никаких точек?
- Знаю, что не было.
Пашку разморило на солнышке. Он зевал и клевал носом.
- Так откуда?
- Заказал я. Понимаешь, заказал... Она так может, - поведя рукой, пояснил Павел.
- Ерунду говорит какую-то...
- Чего ты... - сонно сопротивлялся Пашка. - Ерунду, сразу. Я и клавиши заказал. Эта вверх, думаю, тогда эта - вниз, думаю.
- А в лоб какая будет, ты не думаешь? - взъярился Тихон. - Он, понимаешь, заказывает и молчит!
- Да не знал я... Не знал! Думаю, ну как мы определяться будем? Хоть бы точка, там, где мы... А она - раз и появилась. И про клавиши сразу понял.
Пашка принялся вращать глобус.
- Что-то тут речек много, Тихон... Которая наша? Поставить надо хоть приблизительно.
Точка плясала где-то в верховьях Лены.
- Уйди, троглодит!
Тихон, полагаясь на чутье, повращал глобус, подведя под точку то место, где должен был находиться Сосновск.
- Давай... - отстраняясь от пульта, сказал он. - Раз ты такой любимец марсиан.
Ускорение, в который раз за сегодняшний день, навалилось на плечи ребят, и пустыня оказалась далеко внизу.
3
Над слякотными грачевскими улицами, ныряя и раскачиваясь, беззвучно плыл неопознанный летающий объект, проще говоря, летающая тарелка. И именно бесшумность транспортного средства вывела из себя бдительных дворняг.
Метнулась в подворотню, заливаясь лаем, первая. Глухо забрехала спросонья другая. Вскоре вся деревня была заполнена разноголосым воем и лаем. Захлопали двери домов. В темноте послышались голоса.
- И с чего это они, черт их дери? - спросил первый.
- Сам не пойму, - ответил второй.
- Тьма кромешная, - молвил первый голос.
- Хоть бы звездочка на небе, - поддержал его второй.
- Опять дождь будет, - поддержал разговор кто-то в исподнем с противоположной стороны улицы.
Как-то сам собой разговор перескочил на сенозаготовку, потом на события в Африке и на проблемы энергетического кризиса.
В темноте засветился огонек папиросы.
В самый разгар беседы в конце улицы появился некто в белой рубахе. Разговор, дошедший тем временем до советско-американских отношений, прервался.
- Это, никак, Волков сын? - спросил первый голос.
- Вроде он, - согласился второй.
- Ты чего это среди ночи шастаешь? - обратился к Тихону третий.
Тихон, не останавливаясь, дружелюбно сказал:
- Сено сгребали... Вот и задержались.
Позвольте, но...
1
Тяжелая августовская зелень листьев была усыпана сверкающими каплями воды. Весь сад носил следы ночного ливня. Асфальт дорожек был засыпан песком и сбитыми ветками. В лужах лежали розовые облака, и капли, падающие с деревьев, разбивались о них. Неподвижный утренний воздух вобрал в себя запахи грозы, мокрого песка, листьев и был так плотен, что у Константина Тимофеевича перехватило дыхание, и он остановился, привыкая к оглушительному гомону птиц и буйству утренних красок.
Каждый раз после ночи, проведенной в подземелье, он бывал поражен контрастом этих двух миров - подземного, лишенного запахов, красок, звуков, в котором даже эмоции были строго регламентированы, и этого - настоящего, жившего по своим извечным законам.
