— Ты зачем о «наших» говорил, гад вшивый? Какие «наши», мы есть мы, кто тебя тянул за язык?
— Да я думал…
— Думал… Пошли, с того конца посмотрим…
Вскоре Пластов снова услышал треск кустов. Оба еще два раза прошли мимо, не останавливаясь. Потом наступила тишина. Кажется, пытавшиеся его убить ушли. Но Пластов, не доверяя затишью, еще около часа сидел в зарослях, сжимая прут. За это время он успел ощупать царапину на ягодице — она была хоть и глубокой, но безопасной, нож распорол брюки и повредил мышцу. Наконец, решив, что ждать здесь ночи бессмысленно, стал пробираться к проспекту. Он двигался ползком, через каждые несколько шагов прислушиваясь; в конце концов, передвигаясь на четвереньках, оказался у самой дороги. Подумал: вряд ли нападавшие ждут его именно в этом месте. С досадой вспомнил о следах крови на брюках, выпрямился и, заложив руки за спину, встал у края тротуара в ожидании извозчика. Прута из рук он все-таки не выпускал — эти несколько минут, бесконечно долгих, в течение которых он ждал желанного цоканья копыт, дались нелегко. Он старался стоять непринужденно, не привлекая внимания прохожих, но, ожидая нападения, непрерывно косился по сторонам. Наконец показалась пролетка. Вскочив на сиденье, Пластов бросил извозчику: «На Моховую, быстро!» — но только после того, как лошадь резво взяла рысью, опустил прут под ноги.
Пролетку попросил остановить у самого дома; расплатившись с извозчиком, на всякий случай взял прут и, войдя в подъезд, прислушался. Как будто все вокруг спокойно, но на третий этаж он поневоле поднялся, перемахивая через две ступени. Остановился у квартиры, сказал сам себе: ну и перетрусил же ты — и тут же услышал скрипнувшую соседнюю дверь. Облегченно вздохнул: Амалия Петровна. Она всегда ждет его прихода и передает новости. Обернулся так, чтобы не был виден прут. Седые букли взбиты, голубые глаза смотрят с укором:
— Арсений Дмитриевич, ай-яй-яй, вас весь день нет и вы так поздно…
Пластов услышал, как внизу хлопнула дверь, напрягся. Амалия Петровна выросла в Курляндии, но в Петербург перебралась давно, обрусела.
— Бедненький, наверное, устали?
Пластов поклонился, скрывая прут:
— Да, пришлось заниматься делами. Кто-нибудь приходил?
— Приходил Хржанович…
— И что же?
— Просил передать, что зайдет завтра днем. И еще два раза приходила барышня…
— Какая барышня?
Соседка закатила глаза:
— Кто она, не знаю, но красивая! Очень красивая барышня и совсем молоденькая! Лет двадцати, а может, и моложе… Сразу видно, из хорошей семьи, одета прямо с картинки и держится превосходно.
Войдя в свою квартиру, Пластов положил прут на подоконник. Постоял, усмехнулся собственным страхам. Прошел в ванную, вымылся, прижег царапину йодом, накинул халат. На кухне заварил кофе, сел, поставил перед собой чашку и вдруг почувствовал, что только сейчас начинает приходить в себя. Отхлебнул кофе, попытавшись понять, что же происходит? Кажется, кому-то очень не понравилось его появление на пустыре. Впрочем, может быть, дело совсем не в пустыре? В чем же? Допустим, в том, что он разговаривал с дворником и с Ермиловой? Нет, скорее всего дворник и Ермилова здесь ни при чем. Кажется, нападавшие не зря подстерегали его именно на пустыре. Они действовали не по собственному почину, кто-то стоял за их спиной, и если бы ему удалось выяснить кто — многое бы стало ясным. «Наши». Кто такие «наши»? Пока об этом можно только гадать. И все-таки надо будет точней узнать, кому принадлежит пустырь. А также, на какие заработки и куда именно отправился бывший сторож Ермилов. И не мешает подробней выяснить, при каких обстоятельствах убили собаку. Ясно, этот незначительный факт должен был затеряться среди других событий, но ведь это случилось как раз в ночь пожара… Дело явно нечисто, и очень похоже, что Глебов здесь ни при чем. Если завод подожгли, то зачем? Судя по поведению Трояновского, в этом были заинтересованы серьезные силы. Сможет ли он противостоять этим силам — один? Сомнительно. К тому же пока он не знает даже, что это за силы. Конечно, если он добьется, чтобы Глебову выплатили страховку, то получит семьдесят пять тысяч рублей. Но во-первых, во время расследования он рискует истратить последние сбережения, ничего не получив взамен. Во-вторых, если он, взявшись за дело, проиграет его, на его адвокатской карьере окончательно будет поставлен крест. Подумав об этом, Пластов отставил чашку, прошел в спальню, потушил свет. Лег, накрылся одеялом — и вдруг понял, какое именно сомнение ему мешало.
Сомнение было не только в том, что так понравившиеся ему Субботин и Вологдин все-таки что-то от него скрывали, но и в некоторых частностях. Утром он подытожил эти частности на бумаге. Встав в восемь, Пластов принял ванну, позавтракал, сел за стол и написал в блокноте: «Субботин — Вологдин — генераторы УМО — Ступак — выяснить подоплеку?» Помедлил, подчеркнул фамилию «Субботин» и дописал еще одно слово: «облегчение?». Попытался еще раз вспомнить вчерашний разговор до последнего слова. Дело было именно в облегчении, которое испытал Субботин и, кажется, Вологдин, когда оба узнали, что о генераторах УМО Пластову рассказал Ступак. А когда они насторожились? Насторожились они после слова «генератор». Почему же то, что о генераторах ему сообщил Ступак, их так успокоило? Ведь, по словам Субботина, генераторы УМО — примитивные конструкции, не представляющие интереса? Да, без всякого сомнения, если он решится взяться за дело Глебова, надо будет прежде всего выяснить, что за всем этим скрывается, разобраться в тонкостях.
Только он подумал, что сделать это нужно впрямую, спросив о генераторах УМО самого Глебова, как раздался звонок. Открыв входную дверь, увидел девушку лет двадцати. Одета в отлично сшитый костюм «тальер» с модной низкой застежкой и большим воротником. Увидев Пластова, девушка растерянно улыбнулась.
— Ради бога, не сердитесь за этот неожиданный визит. Поверьте, у меня чрезвычайные обстоятельства. Меня зовут Елизавета Николаевна Глебова. Вы господин Пластов?
— Совершенно верно, я Пластов. Проходите, Елизавета Николаевна.
Подождав, пока девушка сядет в кабинете, спросил:
— Насколько я понимаю, вы дочь Николая Николаевича Глебова?
Вдруг, уткнувшись лицом в ладони, девушка разрыдалась. Плач этот был почти беззвучен, только вздрагивали плечи. Пластов попытался успокоить ее.
— Елизавета Николаевна, перестаньте, прошу вас… Подождите, я дам вам воды…
Пригнулся и услышал:
— Н-не нужно… воды… п-пожалуйста… Арсений Дмитриевич… — Морщась, вдруг стала снимать с безымянного пальца кольцо. Он глянул мельком: перстень дорогой, старинной работы, с четырьмя крупными бриллиантами чистой воды.
