— Ну, а сам атлант, — настаивал я, — не вынырнул же он со дна Атлантического океана?
— Разве я не сказал, — спохватился старик. — Конечно, нет. Он даже не подозревал о существовании океана... Он... Но это длинная история. Она не имеет прямого отношения к Атлантиде. Я устал, — он потер рукой лоб. — И кружится голова. Это от непривычки... Ужин был слишком обилен... И вино... Слушай, мне некому передать мою тайну. Она может умереть со мной... Я не знаю вас, русских. Впрочем нет, знал одного, и, кажется, он тоже был неплохим парнем... Судя по тому, как яростно ругает вас всякий сброд, вы... не такие, как все. Может быть, открою вам, где искать... Но не теперь... Прощай.
Я ухватил его рукав.
— Но атлант?
— Расскажу... Но позже... Или нет... Вот, возьми, — он вытащил из бокового кармана смятую тетрадь. — Ты читаешь по-английски? Здесь написано все о нем. Этого никто не знает. Но помни, что ты обещал...
Я протянул руку.
— Начало не имеет значения и последняя страница тоже, — пробормотал он, вырывая из тетради несколько листов. — Остальные бери. Вернешь... перед отъездом... Прощай.
— Дон Антонио, — сказал я, пожимая его сухую холодную руку, — если вы верите мне, нам, верите, что никто не покусится на ваше право первооткрывателя... На нашей шхуне есть глубоководные тралы и снаряд для взятия проб грунта. Я поговорю с начальником экспедиции, постараюсь убедить его... Через неделю-полторы мы кончаем ремонт и поднимаем якорь. Может быть, вы согласились бы плыть с нами и указать места глубоководных станций... Даю вам слово...
Он горько усмехнулся:
— Вам надо было бросить якорь у берегов Мадейры несколькими годами раньше. Ты видишь, что со мной... Морское путешествие уже не для меня... Впрочем, мы поговорим об этом позже... Потом...
Он кивнул, медленно побрел вдоль набережной и вскоре исчез в толпе прохожих.
* * *
Я возвратился на шхуну перед рассветом и получил выговор от начальника, который был обеспокоен моим долгим отсутствием. Я рассказал о посещении музея в Порто-Альтэ и о знакомстве с доном Антонио ди Ривера. Потом спустился в каюту и достал тетрадь старика. Вначале с трудом разбирал мелкий бисерный почерк, но вскоре увлекся и начал читать быстрее. Когда была прочитана последняя страница рукописи, солнце уже сияло высоко над горизонтом. Я еще раз перечитал тетрадь и, схватив несколько листов бумаги, принялся торопливо набрасывать перевод.
Привожу его целиком.
Перевод рукописи дона Антонио Сальватора ди Ривера — хранителя исторического музея в Порто-Альтэ, составленный автором
... предложил Жак [Первая и последняя страницы рукописи отсутствуют. Дон Антонио вырвал их из тетради и оставил у себя. Поэтому перевод начинается с середины фразы]. Мы осторожно перенесли незнакомца в тень, и Жак принялся делать ему искусственное дыхание.
— Странно, — сказал он наконец, опуская безжизненные руки незнакомца. — Судя по всему, он выброшен на берег штормом, который бушевал всю сегодняшнюю ночь. Но ставлю свою палитру против коробки детских красок, что он глотнул не очень много воды.
— Продолжай свои манипуляции, — посоветовал я. — Он дышит, и я отчетливо слышу редкие удары сердца.
— Какой атлет, — восхищался Жак, поднимая и опуская руки незнакомца. — Посмотри, как он сложен. У нас в Академии был натурщик-итальянец, с которого мы рисовали римских богов. Клянусь всеми своими картинами, уже написанными, и теми, которые напишу, рядом с ним тот выглядел бы заморышем. Как ты думаешь, сколько ему лет? Если бы не ослепительная седина, я сказал бы, что он ненамного старше нас с тобой.
— Нет, он, конечно, гораздо старше, — возразил я. — Посмотри на его лицо.
— Лицо уснувшего греческого бога, — сказал Жак. — Спящий Аполлон. Я видел эту статую в Афинах в прошлом году...
— Тсс... он, кажется, пошевелился.
— Потри ему виски! — скомандовал Жак, массируя широкую грудь незнакомца.
Я отбросил с висков длинные белые волосы и обнаружил легкий золотой обруч, плотно облегающий голову.
— Погляди, Жак!
— Странное украшение. И такой же узор, как на плаще. Значит, это был его плащ.
— Без сомнения.
— Может, это актер, которого волной смыло с корабля во время спектакля?
— Сейчас узнаем. Он приходит в себя...
Незнакомец пошевелился, его ресницы дрогнули.
Странно, в этот момент у меня потемнело в глазах, и я увидел бездонную черноту неба, усеянного непривычно яркими звездами. Среди звезд висело мохнатое ослепительно сияющее солнце. Я тряхнул головой, и все вдруг утонуло в молочно-белом тумане. Мне показалось, что я проваливаюсь в какую-то бездну.
Все это продолжалось несколько мгновений. Когда я овладел собой и оглянулся, я заметил, что Жак растерянно трет свой лоб.
— Что с тобой? — шепотом спросил я у него.
— Не знаю... Голова закружилась... Смотри, он пришел в себя.
Глаза незнакомца были устремлены на нас с Жаком.
— Мы бесконечно рады, что вам лучше, сударь, — быстро сказал Жак, вежливо приподнимая шляпу.
Незнакомец прошептал несколько слов, которых мы не поняли.
Он попытался приподняться на локте.
— Лежите, лежите, — предостерегающе поднял руку Жак. — Сейчас мы дадим вам немного вина... Черт возьми, на каком языке говорить с ним? Кажется, он ничего не понимает.
Жак поднес горлышко бутылки к губам незнакомца. Тот чуть заметно покачал головой.
— Пейте, сударь, это подкрепит вас, — сказал я по-английски и повторил эту фразу на пяти или шести европейских языках.
Незнакомец выслушал меня внимательно, но, видимо, не понял. Пить он отказался. Потом он сам произнес что-то. Голос у него был приятный и звучный, с мягким бархатистым тембром.
— Что за язык, Антонио? — шепнул Жак. — Клянусь подрамником, никогда не слыхал такого. У него лицо породистого европейца, а плетет он, черт знает, какую тарабарщину. Ты слышал что-либо подобное?
Я признался, что не слышал.
— А еще лингвист, — съязвил мой приятель.
Незнакомец внимательно следил за нами.
Потом он сделал несколько движений левой рукой и мы поняли, что он просит помочь ему подняться. Мы приподняли его и прислонили спиной к выступу скалы. Он поблагодарил движением век и устремил взгляд в океан.
— Не сбегать ли за врачом? — тихо спросил Жак.
— Ты пробегаешь до вечера, — возразил я. — Врача можно найти только в Фуншале.
Незнакомец снова заговорил. Я внимательно вслушивался в его речь и вдруг уловил знакомые слова.
Я ответил ему на древнегреческом, и он понял меня. Слабая улыбка появилась на его лице.
