Он говорил так, словно видел все это собственными глазами.
— Откуда вы знаете? — не выдержал я.
Он не рассердился. Внимательно посмотрел на меня. Потом тихо заговорил, словно рассуждая сам с собой:
— Я очень стар... Доживаю последние месяцы, если не дни... Всю жизнь я посвятил одной мечте. Хотел вернуть людям утерянное звено великой цепи их истории. Надо мной издевались. Одни потому, что были умны, боялись и завидовали, другие — потому, что были глупцами. Но я поклялся ему, что не отступлю, — старик указал в альков, — и старался сдержать клятву... Здесь собрано все, что удалось собрать за семьдесят лет. О каждом из этих камней можно написать книгу... Сейчас у меня не осталось ни сил, ни денег. На родине я объявлен уголовным преступником, который украл и растратил состояние целой семьи... Своей семьи... Ты понимаешь?.. Эти камни поглотили все. И будь у меня еще больше... — он махнул рукой.
— Но почему вы не написали об этом?
— Сначала потому, что был молод и глуп. Хотел узнать больше и сразу потрясти мир открытиями... Потом, когда поумнел, знал уже так много, что... мне не поверили. Историей его страны, — он снова кивнул в сторону портрета, — хотели заниматься многие, а доказательства были только у меня. Знаешь, что сделали с моей первой рукописью? Это был научный трактат, а его издали как фантастическую повесть. Я чуть не сошел с ума. Подал в суд, и меня же объявили безумцем. Вторую книгу вообще отказались печатать. А когда я хотел издать книгу сам... у меня уже не было денег...
— Но неужели во всем мире не нашлось...
— Молчи... И твоя страна не пожелала бы иметь дела с сумасшедшим. Требовали доказательств подлинности всего, что хранится здесь. Это было кощунством. Я готов перегрызть горло тому, кто не верит, но не унижусь до доказательств, что я не лжец.
— Какие доказательства? Разве эти памятники не говорят сами за себя? Я не специалист, но...
Старик презрительно усмехнулся.
— Это видно, — пробормотал он, вытирая слезящиеся глаза грязным платком, — это-то видно... А вот те, кто понимает... им нужны доказательства! Они знают, что старый ди Ривера после смерти Жака Дюваля всю жизнь работал один. У него нет свидетелей... Он мог подделать документы, музейные книги. Он мог сам своими руками изваять все эти колонны, орнаменты, арки, ходы камнеточцев, руку девушки... Хи-ха-ха-ха...
Его визгливый смех разбудил эхо этого странного зала. Старик уже умолк и снова тер глаза платком, а смех еще звучал где-то вдали за двойным рядом каменных колонн.
Мне стало не по себе, и я подумал, что люди, называвшие его безумцем, были недалеки от истины.
— Нет, — сказал он, как-будто опять угадывая мои мысли, — нет-нет. Это все гораздо сложнее, чем ты предполагаешь... Но довольно... Мне не следовало говорить об этом... Иди!.. Пора запирать музей.
— А как же портрет, — запротестовал я. — Кто изображен на нем?
— Хочешь знать?
— Хочу.
— Я мог бы отделаться от тебя небылицей, — пробормотал ди Ривера, — или просто выгнать за назойливость... Не обижайся... Я выгнал отсюда не одного любителя чужих тайн, особенно из стаи журнальных брехунов... Ненавижу их... Этой участи не избег и достопочтенный сэр Френсис Сноудон из Королевского общества... Глупец пытался рассуждать, что здесь он видит памятники критской культуры, а не то, что здесь есть. Видел бы ты, как он улепетывал. Я вышвырнул вслед его портфель, котелок и зонтик... Но с тобой иначе: не скажу, что бы ты мне понравился. Я еще не раскусил тебя. Впрочем, пожалуй, кое-что расскажу тебе. На твоей родине о моих работах не слышали... Но ставлю условие: ты не превратишь это в занимательную басню для простаков. Во всяком случае, пока я жив. Обещаешь?..
— Вы хотите, чтобы я сохранил в тайне ваш рассказ?
— Я хочу того, что я сказал, — вспылил ди Ривера, — не превращать историю исчезнувшего народа в анекдот. Ты понял?.. То, что ты услышишь, действительно произошло. Если бы я верил в бога, я мог бы поклясться. Но я перестал верить семьдесят лет назад. К тому же я клялся только один раз в жизни. Я не требую верить мне, но настаиваю, чтобы ты обещал не издеваться над услышанным. Нельзя больше опорочить истину, как сделав из нее фантастический рассказ.
— Обещаю, что не напишу фантастического рассказа, — торжественно произнес я.
— Пока я жив, — повторил ди Ривера. — Аминь. Итак, слушай... Впрочем нет... Ступай в библиотеку, там подожди.
Он повернулся и, кряхтя, полез по лестнице в альков. Я медленно двинулся через полутемный зал. Ступив несколько шагов, осторожно оглянулся. Старик в глубокой задумчивости стоял перед портретом, не отрывая от него пристального взгляда.
Ждать мне пришлось довольно долго. Наконец послышались шаркающие шаги. Старик появился у входа в библиотеку.
— Я должен запереть входную дверь, — буркнул он, не глядя на меня. — Привратник болен, надо исполнять его обязанности... Жалкие гроши, которые зеваки платят за вход, — весь доход музея.
— А не пойти ли нам в кафе, — нерешительно предложил я.
Старик быстро оглянулся, испытующе глянул мне в глаза. Потом равнодушно сказал:
— Пойдем... Только предупреждаю... у меня... нет денег. Последние дни в музей никто не заглядывал... кроме тебя.
* * *
Мы вышли наружу. Солнце уже висело низко над горизонтом. Легкий бриз нес влажную прохладу. От его порывов начинали шелестеть широкие листья пальм. Невдалеке шумно вздыхал океан.
У входа в музей на каменной скамье лежала пачка журналов.
Ди Ривера поднял их, перелистал, осторожно сложил в кресло, стоящее в холле.
— Милостыня нашему музею, — пояснил, закрывая желтую дубовую дверь. — Шлют бесплатно... Кое-где помнят о нас...
В кафе тот же полуголый кельнер с серебряной серьгой в ухе, понимающе подмигнул мне, уставил столик тарелками, мисками и бутылками. По тому, как старый ди Ривера потирал худые пальцы и глотал слюну, я понял, что он очень голоден...
Мы ужинали долго: запивали горьковатым вином острые местные блюда и обменивались ничего не значащими фразами. Когда на столе появились маленькие чашечки ароматного кофе и поднос с фруктами, старик вытер салфеткой тонкие бескровные губы, внимательно глянул на меня и сказал:
— Ты хотел знать историю портрета. Слушай... Это портрет человека, выброшенного волнами на берег в нескольких милях отсюда, вон за тем скалистым мысом утром 28 июня 1889 года. Два молодых лоботряса бродили в то утро по берегу. Один из них хотел стать лингвистом. Он приехал на Мадейру совершенствоваться в португальском языке. Но его интересовали языки вообще. В то утро у него в кармане был томик стихов Сафо и он выкрикивал во все горло звучные строфы на древнегреческом языке. Он хотел перекричать океан... Второй был художником. Он приехал рисовать воду, небо и скалы. Пробираясь вдоль берега, лингвист и художник заметили на мокром песке красное пятно. Они подошли ближе и увидели красивый плащ из удивительно легкой и эластичной пурпурной ткани, расшитой золотыми узорами.
