— А если?..
— Я скажу, что у меня гости. Впрочем, во всяком случае, так рано он не вернется.
— Нет, — сказала Алис, — я зайти к вам не могу. Я напишу вам.
— И опять пришлете девочку? — спросил Палтов.
— Какую девочку? — удивилась Алис.
— Ту, которая приносила мне записку в Петербурге!
— Ах, да! Не знаю. Может быть, ее.
— Значит, эта девочка всегда с вами?
— Нет. Но не все ли равно? Она служит у моих знакомых.
— А старуха?
— Старуха? Какой вы любопытный. Старуха — моя старая нянька.
— И тоже всегда с вами?
— Ну, конечно. Но что вам за дело до всего этого?
— Как странно, — сказал Палтов, — что я встретился с вами именно в тот момент, когда думал о вас.
— Да, действительно странно, — согласилась Алис.
— Ведь я тоже шла и думала о вас.
— Вы шутите?
— Ничуть. Я даже докажу вам это. Я думала о вас не только несколько минут тому назад, но целый день. Утром я посылала в адресный стол, чтобы узнать, где вы живете. Я уверена была, что вы уже приехали в Москву.
— Не может быть! — воскликнул Палтов.
— Я ведь вам сказала, что докажу, — сказала Алис.
— Справка адресного стола у меня в кармане.
Она действительно вынула из кармана скомканный бланк адресного стола и подала его Палтову. Тот с изумлением поглядел на него, внимательно прочел свой собственный адрес и сказал:
— Но, послушайте, вы, значит, хотели меня видеть?
— Я непременно хотела вас видеть, — загадочно произнесла Алис.
Бульвар кончился.
— Позвольте мне проводить вас до дому, — сказал Палтов.
— Не надо.
— Почему же?
— Нет, пожалуйста, не надо. Теперь идите домой. Я хотела сегодня написать вам, но сегодня уж не нужно, так как мы уже виделись, а на днях я вам дам о себе знать. Может быть, я попрошу вас прийти ко мне. Вы придете?
— Приду, — ответил Палтов.
— Вы не трус?
— Нет, насколько я знаю. Почему вы это спрашиваете?
— А помните, в тот раз? Вы испугались. Вы убежали, не простившись.
— У меня закружилась голова.
— Нет, вы испугались.
— Не вспоминайте об этом, Алис.
— Вам неприятно?
— Да. В той обстановке, которая окружала вас тогда, было что-то зловещее. Я действительно испугался, только не за себя, а за вас. Какая это птица там закричала?
— Птица? Не знаю, это вам показалось. Но не будем говорить об этом. Во всяком случае, вы придете. Прощайте.
Она протянула ему руку, кивнула головой и быстро перешла на другую сторону улицы.
Палтов несколько времени стоял и следил за ней. Он видел, как ее стройная фигура скрылась за первым углом. Тогда он направился домой.
Эта встреча с Алис взволновала его, и он долго не мог заснуть и все думал о ней, о том, что скоро ее увидит. Она казалась ему такой обаятельной и прекрасной, а окружавшая ее таинственность так привлекала и интриговала его, что он совершенно забыл и панну Эмилию, и свое намерение поехать гостить к Гординскому.
Он заснул только под утро беспокойным и тревожным сном, но и то ненадолго. Его разбудил Гординский, вернувшийся, по обыкновению, в кураже и тотчас начавший ему рассказывать о своих похождениях.
Палтов рассеянно слушал его.
— Э, брат, да ты, я вижу, спишь совсем, — сказал Гординский. — И что у тебя за манера такая: сидит человек, как медведь в берлоге.
Палтов взглянул на приятеля и подумал:
«Рассказать ему или не говорить?»
И тотчас же решил ничего не говорить.
Долго еще рассказывал, рассуждал и напевал куплеты Гординский. Наконец он успокоился и заснул.
Палтов взглянул на часы. Был седьмой час. Он решил встать и одеться. Гординский крепко спал. В меблированных комнатах было тихо, и ничто мешало Палтову думать об Алис. В восемь часов он, по привычке, велел подать самовар и налил себе стакан чаю, но и не дотронулся до него. Ему попалась на глаза книга, оставшаяся раскрытой со вчерашнего дня, и он принялся перелистывать ее.
— Эге, да ты, как подобает скромному юноше, давно уже встал и за книжкой сидишь? — сказал Гординский. — Голубчик, налей мне чайку, смерть не хочется вставать.
Палтов налил ему стакан чаю, поставил его перед ним на стул и присел в ногах приятеля на диван.
— Послушай, Гординский, — сказал он, — а ты когда же думаешь ехать?
— Домой-то? — переспросил Гординский. — Голубчик, да на какие пенензы ехать? Вчера я просвистал все, что у меня было.
— Как это глупо, — сказал Палтов.
— Разумеется, глупо, но ведь, черт возьми, не всем же быть умниками. Умные вещи ужасно скучны.
— Поезжай скорее, — сказал Палтов, — я дам тебе денег на дорогу.
— А ты?
— Я останусь.
— Неужели надумал переехать к тетушке?
— К тетушке или нет, но мне еще нельзя уехать из Москвы, — уклончиво ответил Палтов.
— Как это нельзя?
— Нельзя. Ты знаешь, у меня дела. Адвокат говорит, что надо исполнить еще какие-то формальности.
— Врет все твой адвокат. Смотри, объегорит он тебя.
— Ну, что за вздор! он человек с репутацией. Серьезно, Гординский, поезжай скорей домой. Подумай, там ждут тебя с таким нетерпением, а ты здесь кутишь, расстраиваешь свое здоровье, тратишь деньги. Согласись, это нехорошо.
— Чудак-человек! Да ведь я ради тебя сижу в Москве.
— Ну, вот я и прошу ради меня не сидеть.
— Да что ты пристал ко мне? Ну, уеду. Не сейчас же мне торопиться на поезд? И что тебе вздумалось? Ужасно на тебя не похоже.
В дверь просунулась голова горничной.
— Можно взять самовар? — спросила она.
— Можно, — ответил Гординский.
— А вас там посыльный ждет, — обратилась горничная к Палтову. — Ведь вас Борис Петрович звать?
— Посыльный? — необыкновенно оживился Палтов. — Где же он?
— Там. Его сюда позвать?
— Пожалуйста, позовите. Ила нет, я сам.
И Палтов выбежал из комнаты.
— Это еще что за послание? — иронически осведомился Гординский, когда Палтов вернулся.
Палтов распечатал конверт, вынул оттуда небольшой клочок бумаги, на котором торопливым беспорядочным почерком было написано: «Сегодня в то же время, там же, где вчера». Подписи никакой не было.
Палтов с недоумением вертел клочок в руках. Бумага была серая, очевидно, оторванная на скорую руку от чего попало. Почерк показался ему совсем незнакомым. Но он но сомневался, что эта записка была от Алис. Пока он рассматривал ее и сетовал на Алис за ее страсть к мистификациям, Гординский вскочил с дивана, осторожно подкрался к нему сзади и, заглянув через плечо, прочел то, что было написано.
— Поздравляю! — воскликнул он. — То-то ты такой тихоней смотришь. Сидит и никуда ехать не хочет. Я думал, он это из скромности, а вот что оказывается.
