Однако тишина длилась ровно столько, сколько длится один квак лягушки.
- Напиши мне письмо-о, хоть две строчки всего-о, чтобы я иногда-а прочитать мог его-о-о!.. - заголосил отвратно фальшивый голос, так что Азария Федоровича даже всего передернуло и началась легкая икота. Не удержавшись, он щелкнул пальцем, и пьяный со всего маху бухнулся в грязный пруд, заорал: "Спасите! Тону!", и Крюков, испугавшись, за волосы вытащил обратно оболтуса и поставил на ноги, так как воды в пруду было по колено. Все это Азарий Федорович проделал, даже не переворачиваясь на другой бок. Он только шумно вздохнул, мысленно сказав, чтобы пьяница убирался ко всем собакам, - чертей поминать ему не давал его сан Великого Мага, - и пьяница, тупо замотав головой, твердой походкой заспешил прямо в ПМГушке, стоящей неподалеку от кинотеатра, на шоссе.
- О, Великое Провидение, ты видишь, что я не хотел ему зла! огорчившись, воскликнул Азарий Федорович. - Он первый нарушил тишину, потревожив не только меня, и я не виноват в его будущих несчастиях!..
Трудно, очень трудно было творить добро, гораздо труднее, чем зло, и, несмотря на сорокалетний добрый стаж, Крюков немногим мог похвастаться. Однажды он спас из горящего дома шестнадцатилетнего подростка. Крюков был горд этим поступком всего две недели, потому что в начале третьей подросток грабанул ларек да еще отправил на тот свет героя гражданской войны, выскочив на него из-за угла и потребовав кошелек. Так и теперь, спасши пьяного, он отдал его в руки милиции, где уж непременно ему дадут пятнадцать суток, вследствие которых вся жизнь бедняги полетит к собакам (т. е. к чертям собачьим).
Азарий Федорович вздохнул, перевернулся на другой бок. Голосисто в ночи квакали лягушки. Задремав, Великий Маг поймал тайную волну Вечерней страны, вновь увидел красавицу баронессу Эльжбету, и, погрузившись в эти сказочные видения, Крюков наконец-то заснул и даже холодильный шкаф был не в силах их разрушить.
О, кто не любит вспоминать юность?! Только в юности хочется так непосильно долго жить, и всякое упоминание о смерти, всякий вид ее пугает до коликов в животе, и ночью, когда подступает сон, так схожий со смертью, ждешь не дождешься утра. Может быть, поэтому с особенным жаром участвуешь в приятельских пирушках и бросаешься в объятия первой встречной рыжей хохотушки, полной и крепкой, от которой пахнет горячим хлебом и которая стискивает тебя с такой силой, что на следующий день остаются синяки. Но угар наслаждений проходит, и полнотелая дочь булочника уже цепко держится за тебя, торопя к венцу, дабы творить бесстыдство на самых законных основаниях - утром, днем и ночью, потому что другого счастья нет, как любил повторять друг Зигмунд. Но ты бежишь куда глаза глядят. Тебе радостна свобода, ты распеваешь гимны, вышагивая по дороге из города, смело стучишься в первый попавшийся дом, когда наступает ночь и ливень обрушивается на твою голову...
Азарий Федорович тяжело вздохнул во сне. Кабы знать, где упасть, соломки бы подстелил...
Его встретил худой высокий старик с желтым лицом и наглыми, тоже желтыми глазами, которые беззастенчиво обшарили бедный дорожный костюм и узелок студиозуса, точно прикидывая чем можно поживиться. Креукса поразило обилие колб и реторт в доме. Пахло жженой пробкой, и ноздри щипало от этого запаха. Огромные меха поддерживали огонь в камине, а из сада, проникнув через окно, на Азриэля глазели диковинные растения. Это было неправдоподобно, но Креукс сам видел, как ярко-красный пион вполз в комнату и повернулся чашечкой цветка к нему, ощупывая его невидимыми лучами на расстоянии. Лишь щупальца его усиков чуть подрагивали, и Азриэль ощутил на лице странное прикосновение. Рядом с Ганбалем, так звали хозяина, сидела на стуле маленькая желтая змейка. Она именно сидела, грациозно склонив в его сторону головку и слегка постукивая хвостиком.
Ганбаль, насмотревшись вдоволь на Азриэля, сморщил и без того морщинистое желтое лицо и, скосив взгляд в сторону змейки, спросил:
- Ну что?.. Влюбиться можно?!
Змейка фыркнула и тотчас слетела со стула, быстро поднялась по лестнице в верхнюю комнату, громко захлопнув за собой дверь.
Ганбаль захохотал, но голос его неожиданно сорвался, он захрипел, глаза выкатились из орбит, и Азриэль увидел, как глазное яблоко прорезают десятки красных прожилок. Скрипнула дверь наверху, мелькнуло чье-то женское лицо, а может быть, Азриэлю и почудилось в тот миг, что мелькнуло именно женское лицо, но через несколько секунд желтая змейка уже снова сидела на стуле, а Ганбаль блаженно улыбался. Морщины на лице разгладились, и сквозь желтизну даже проступил румянец.
...Ночью горел огонь в камине, шумно вздыхали меха и, проснувшись, Азриэль почувствовал, как на него кто-то смотрит с лестницы. Взгляд Азриэля упирался в стену, по которой вверх-вниз ползали огромные тени мехов, и от страха он не мог повернуть головы и посмотреть, кто же стоит на лестнице. Он лишь чувствовал, что там, на лестнице, стоит ч е л о в е к, но не Ганбаль, а кто-то другой... Пот выступил на лбу Азриэля. Меха неожиданно дернулись и встали, точно чья-то сильная рука задержала их вздох. Огонь стал гаснуть, а через несколько секунд зловещая тьма навалилась на него и Азриэль стал задыхаться. Он рванулся, вскочил, сделал несколько шагов по направлению к двери, но шепот заставил его остановиться.
- Не уходи!.. - точно вздох пронесся по дому.
Азриэль замер на пороге.
- Не уходи!..
И через мгновение, когда прошла первая душная волна страха, он вдруг ощутил, как легкая холодная игла вошла под лопатку. Азриэль оглянулся, чтобы схватить негодяя, но сзади никого не оказалось, лишь тьма холодом дохнула в лицо, и он вдруг потерял сознание.
Очнулся Азризль на следующее утро в своей постели, голова трещала, как после крепкой пирушки, и ему даже показалось, что он в своей мансарде у булошника Крюгера, но, повернув голову, Азриэль увидел высокого и худого незнакомца с желтым лицом. Незнакомец сидел за столом и нанизывал на тонкую стальную спицу кусочки мяса. Пыхтели огромные меха, дымились колбы, реторты, в которых что-то булькало, кипело, пахло жженой пробкой, и Азриэлю вдруг показалось, что он уже это где-то видел... Мясо шипело на ручном вертеле, капельки жира разлетались в стороны, желтый жир капал на головешки, вспыхивая тут же яркими желтыми язычками пламени, и огромный в яблоках пес жадно следил за каждым движением хозяина. Казалось, что Азриэль уже давно знал этого человека и в то же время ничего путного сказать о нем не мог. Лил дождь. К узким окнам жались пионы, и такой мученический был у них взгляд, что Азризль встал и открыл окно. Пионы тотчас нырнули в теплую комнату, и один из них лизнул ему ладонь, оставив влажный след.
