- На, глотни, - сунул я на радостях ему емкость и, не задумываясь больше о судьбе водки и моих досточтимых предков, выбежал наружу.
Из открытых люков громадной машины хлестали малиновые языки пламени. Второй завалился на бок и дымил. Цепь серых фигурок - пехотинцев, бежавших прежде за панцерами, попадала. На наши позиции посыпались ответные подарки.
Бутылка обежала окопы словно шлюха. Следом за ней появилась большая фляга шотландского виски. Взвод быстро напивался. И когда на тот берег оврага выехал БТР, солдаты уже не черта не боялись и знали что делать. Степь впитывала осколки металла с упрямостью Природы, панцеры больше не пугали, а пехота противника отказывалась атаковать наши окопы, где, кстати, мы принялись орать во всю глотку похабные песни.
Примерно через час "красные" наконец осознали простую истину - пьяные, наглые и малочисленные проходимцы в окопах прямо перед ними - это крепкий орешек. Панцер, всего один оставшийся из шести, задом уполз за холм. За ним последовала пехота. Не нужно было иметь университетский диплом, чтобы догадаться - сейчас нас станут убивать. Либо дальнобойная артиллерия, либо штурмовики зароют нас в землю, и хоронить не надо будет.
Хорошенько подумать не дала лейтенантша.
- Сержант, ты как там?
- Хреново, мэм. Краснопузые сейчас начнут нас закапывать.
- Потери?
- Один убит, шестеро ранены.
- Хорошо... Левый фланг опрокинут. Панцеры могут зайти тебе с тыла. Что думаешь делать?
- Как на счет "кавалерии", мэм?
- У нас нет связи со штабом.
- Твою мать...
- Что?
- Пошла в задницу, вот что! - крикнул я в микрофон, споткнулся о выпученные глаза солдат и подумал, что при встрече в Аду припомню все ее "геройства". Я начинал ненавидеть эту бабу!
- Собирайте свои манатки, мужики, - уверенно сказал я. - Кавалерии не будет, лошади заболели. Пойдем в атаку.
Когда я раньше смотрел фильмы о войне, во всех атаках всегда кричали "ура". Глупость какая! Мы бежали молча и за нами вспучивалась земля.
Мы успели вперед снарядов. И даже смогли утащить с собой орудия. А вот времени врыться, как следует, не было.
Кто-то из нас чем-то очень нравился Всевышнему. Тяжелые снаряды еще продолжали сыпаться на оставленные окопы, а из-за оврага уже выползала новая колонна панцеров. Да ровно так, словно на параде. Мы поставили обе наши пушченки рядом и расстреляли еще пять машин, как в тире.
Изрезанное холмами, логами и оврагами пространство горело. Я понимал, и особенно эта мысль стала донимать меня к обеду, что на холме больше оставаться нельзя. Что давно уже пора бросать проклятые позиции и драпать на север. Но коммунисты лезли и лезли, не давая времени остудить оружие. Это было почти как чудо. После каждой атаки нас засыпали минами, слепили лазерными прожекторами, забрасывали зажигательными бомбами, но из воронок снова и снова навстречу серым цепям красных неслись наши злые пули.
Я перестал соображать. Я оглох от рева снарядов, грохота выстрелов и взрывов. Я ослеп и не видел ничего вокруг кроме игрушечных солдатиков за прорезью прицела.
И наступило самое худшее из того, что может случиться с солдатом на фронте - стали кончаться боеприпасы. К этому времени нас оставалось только одиннадцать человек. О рукопашной не могло идти и речи. Только любимчик Бога все еще был с нами - вдруг атаки прекратились.
- Ну, чего скажите, мужики? - мрачно поинтересовался я, производя ревизию патронам.
- Не пора ли нам пора, командир? - тут же отозвался парень из Кейптауна и показал две оставшиеся у него обоймы. Две сотни патронов.
- Вот и я думаю... Самое время!.. Побежали!
Не чувствуя под собой ног, мы драпанули в сторону оврага. Какой уж там организованный отход! Бросили все, что не могло повысить шансы на выживание. Мы бежали, как стая зайцев, забыв обо всем на свете, кроме своих нежных шкурок. И может быть, именно поэтому уцелели.
Этот БТР пытался прорваться на наши позиции. И его командир считал себя самым хитрым. Когда многотонная машина летела над самой узкой частью оврага, мы разгадали коварный замысел, и влепили ракету прямо им в белое, мягкое, теплое брюшко. Бог создал БТРы, чтобы ползать, а созданный ползать, прыгать не может! Машина так и повисла мостиком между берегами оврага.
Мы драпали в лучших традициях степных тушканчиков, и овраг показался нам симпатичной норкой. Надеялись, вдруг комми поверят, что нас больше нет. Крыша из вражеского БТР сразу приглянулась и я на заднице съехал под пахнущую горелой резиной железяку. Следом в овраг попрыгали и остальные солдаты.
Едва мы успели перевести дух и удостовериться, что принесли в нору свои шкурки без видимых потерь, как на брюхе мертвого транспортера распахнулся люк и из него высунулся "красный". Голова его была замотана окровавленными бинтами, но рука сжимала пистолет, а глаза горели огнем фанатика.
- Сикирмундобаратш! - выдал смуглый коммунист и навел на меня ствол своего оружия.
Я аж задохнулся от такого безобразия. Дважды за какие-то четыре месяца двое разных чернозадых на разных континентах норовили меня пристрелить.
В Африке трюк у меня удался, почему бы ему не получиться в Азии!?
- Сам дурак! - ответил я и выхватил пистолет из слабых рук раненого. Потом приставил дуло к покрытой потом щеке врага и взвел курок.
Индиец зажмурил глаза. Я уже готов был выстрелить, но тут перед моим внутренним взором встал несчастный рогоносец из пригорода Луанды. К горлу подступила тошнота. Передо мной был враг, минуту назад готовившийся пристрелить меня, как пса, а я не мог его убить.
- Живи, - хрипло проговорил я, ставя оружие на предохранитель. Из уголков глаз "красного" выкатились две фантастически чистые, в этот загаженном войной месте, слезинки. Солдаты смотрели, как я убираю пистолет, и молчали. И как бы я не всматривался в лица, даже тени осуждения в них не было.
- Идем, бвана*, - сказал здоровенный негр из Танзании.
Разговаривать не хотелось. Мы встали и, пригибаясь, пошли к сосновому лесу.
Тех, кто говорит, будто война в природе человека, нужно называть монстрами. Природа - это лес, звери и птицы. И даже самая последняя окопная гнида - это тоже природа. То же, что делает человеческая война с природой, называется варварством.
Сосны плакали янтарными слезами. Их стройные бурые тела были иссечены осколками, опалены взрывами. Лес, заваленный обломанными пулями и снарядами ветками, оставлял гнетущее впечатление. Словно животное старающееся не наступать на трупы, мы изо всех сил пытались не наступать на срубленные ветки с увядающими иголками. Наконец, не сговариваясь, повернули к опушке рощи.
По окопам, бывшими когда-то позициями взвода, свободно разгуливали "красные". Так и подмывало обойти их с тыла и выбить беспечность из их тупых голов. Но от этих геройских планов отвлек истошный вой заходящих для атаки штурмовиков.
