— Слышь, начальник,— сказал он.— Там штучки, которых эт’ мудрила ни за что не хо показывать, он темнит, а мне аж кортит шмыг туда по-умному. Нам, вам и мне, те’рь няньки ни к чему. По-мойму, мы каждый сам имеет право — надел свойную маковку и шагай за дверь. Так пошлимте и посмотримте.
— А почему нет? — сказал я, мучимый любопытством не меньше Сканлэна.— Есть у вас возражения, сэр? — спросил я у как раз вошедшего в комнату доктора Маракота.— Или все же изволите пойти с нами и потеребить эту черную магию.
— Черную магию, сказал бы я почти с той же уверенностью,— ответил он.— Вы когда-нибудь слышали легенду о Владыке Темной Стороны?
Я признался, что не доводилось. Забыл, упоминал ли я прежде, что профессор — виднейший в мире специалист по сравнительной теологии и древним первобытным верованиям. Даже далекая Атлантида не осталась вне круга его познаний.
— Сведения по этому поводу дошли до нас главным образом через Египет,—- пояснил он.— Из того, что жрецы Саисского храма рассказали Солону, образовалось слитное ядро, а вокруг уже напластовалось остальное, отчасти правдивое, отчасти выдуманное.
— И что за умности натрёкали эти самые жрецы?— спросил Сканлэн.
— Довольно много. Но среди прочего пущена в обращение легенда о Владыке Темной Стороны. И у меня не идет из головы мысль, что этот персонаж вполне мог быть хозяином Черномраморного дворца. Кое-кто утверждает, что таких Владык существовало несколько, но сведения сохранились только об одном.
— И что эт’ за гусь был? — спросил Сканлэн.
— По рассказам, его власть и злокозненность превышали человеческие. Из-за них-то и из-за полного растления народа, чему герой легенды весьма содействовал, страна и была уничтожена.
— Как Содом и Гоморра.
— Совершенно верно. Видимо, существует некий предел допустимого. Терпение Природы иссякает, ей приходится зачеркивать все и начинать сначала. Эта одушевленная тварь, человеком можно назвать ее с трудом, продвинулась в нечестивом мастерстве, снискала труднодостижимейшую колдовскую власть и обратила все это на дурные дела. Такова легенда о Владыке Темной Стороны. Надо думать, этим и объясняется, почему его дом — все еще пугало для этого несчастного народа и почему атланты так страшатся, что мы к нему приблизимся.
— Что заставляет меня еще сильней туда стремиться,— воскликнул я.
— Начальник, аналогический случай,— присоеди-ся Билл.
— Признаюсь, и мне интересно обследовать это здание,— сказал профессор.— Не думаю, что наши добрые друзья рассердятся, если мы предпримем небольшую самостоятельную экспедицию, раз уж предрассудки мешают им присоединиться. Улучим удобный момент, и за дело.
Удобный момент представился не сразу, потому что в нашем маленьком сообществе все были у всех на глазах, так что какая уж там скрытность! Но в одно прекрасное утро (уж насколько по нашему приблизительному распорядку утро можно было отличить от ночи) возможность сыскалась: началась какая-то божественная церемония, все внимание было приковано к ней, все устремились туда. Лучшей возможности для вылазки ждать не приходилось, и, уверив двух свирепых стражей при больших насосах во входной камере, что все обстоит как должно, мы быстренько оказались одни на океанском дне и отправились в старый город. В плотной соленой воде не разгонишься,— утомляет и недальный путь, но примерно через час мы стояли перед входом в громадное черное здание, так разжигавшее наше любопытство. По-дружески удержать нас было некому, зримой опасности не наблюдалось, мы поднялись по мраморной лестнице и сквозь громадный резной портал вступили в этот Дворец Зла.
Он сохранился гораздо лучше, чем прочие здания старого города, настолько хорошо, что каменная оболочка и впрямь осталась, как была, только мебель и тканые завесы давно сгнили и исчезли без следа. Однако Природа соткала свои завесы, от взгляда на которые мороз шел по коже. Место и так-то было угрюмое и мрачное, но в этом давящем сумраке еще и таились непотребного вида уродливые полипы и невиданная живность, похожая на порождения дурного сна. Особо упомяну чудовищных пурпурных слизней, в немалом числе ползавших повсюду, и огромную черную плоскую рыбу, ковром раскинувшуюся по полу, у нее были длинные колышущиеся вибриссы, над их кончиками в воде мерцали огоньки. Ступать приходилось осторожно, все здание кишело всякой пакостью, которая выглядела ядовитой и на поверку могла таковой и оказаться.
По периметру шли богато изукрашенные коридоры с ответвляющимися небольшими помещениями, а середина здания была отведена под великолепный зал, который в дни своего величия по праву мог бы называться самой удивительной палатой, когда-либо возведенной руками человека. При недостаточном освещении мы не могли рассмотреть ни потолка, ни стен целиком, но, обойдя зал по кругу и высвечивая лампами перед собой световые туннели, оценили его исполинские размеры и сказочные украшения на стенах. Это были мозаики и барельефы, исполненные с высочайшим совершенством, но тошнотворно отталкивающего содержания. Все, что изощренно жестокого и по-скотски похотливого способен изобрести самый растленный человеческий ум, было перенесено на эти стены. Куда ни глянь, вокруг нас во мраке брезжили одни мерзости, одни непристойности. Если когда-либо в честь сатаны возводили храм, то это был именно он. И сам сатана присутствовал здесь: в одном конце зала, под балдахином из потускневшего металла, может быть, даже и золотым, на высоком 7роне красного мрамора восседало устрашающее божество, воистину само воплощение зла, свирепое, угрюмое, безжалостное, изваянное по тому же образцу, что и Ваал, которого мы видели в поселении атлантов, но бесконечно более зловещее и отталкивающее. Глаз было не отвесть от этого гадкого лика, такая в нем была колдовская мощь, и мы стояли, посвечивая на него лампами, погруженные в размышления, как вдруг это созерцание было прервано самым поразительным, самым невероятным образом. Откуда-то сзади прозвучал отчетливый глумливый человеческий смех.
Как я уже объяснял, наши головы были заключены в стеклянные колпаки, равно не пропускающие звука наружу и не позволяющие расслышать звук извне.
И все же этот глумливый смех звучал в ушах каждого из нас. Мы резко обернулись и замерли от изумления.
Привалясь спиной к одной из колонн зала, скрестив руки на груди и устремив на нас кровь леденящий взгляд злобных глаз, перед нами стоял человек.
Я пишу «человек», но никого подобного ему я в жизни не видел, а то, что он дышал и говорил там, где человек не способен дышать и говорить, что голос его был слышен там, где человеческий голос неслышим,— все это означало, что он не принадлежит к таким, как мы. Во всех прочих отношениях это было великолепное создание Природы ростом футов семи и прекрасного атлетического телосложения, еще более подчеркнутого одеждой, плотно облегающей фигуру и изготовленной как бы из блестящей черной кожи.
