Как и во время первой встречи Павлов и Бильдыев общались наедине, тихо разговаривая по-русски. После хорошей дозы виски Бильдыев признался, что попал в эти края вместе со своей семьей (две жены и трое детей) и стадом северных оленей из 1908 года, из района у реки Подкаменная Тунгуска, когда "небо раскололось пополам, и наступил конец света". Павлов сразу понял, что старик имеет в виду падение Тунгусского метеорита и спросил у него, как он догадался о том, что он — тоже "пришелец". На этот вопрос Бильдыев ответил буквально следующее, заставив Павлова покраснеть:
— Материлась твоя немного, как извозчик в Иркутске. Моя услышала и сразу смекнуть.
По правде говоря, Павлов уже забыл, в какой момент разговора с Бильдыевым позволил себе крепко выразиться, но в связи с тем, что старик упомянул про дореволюционный Иркутск, сразу оживился и засыпал его вопросами. К его удивлению Бильдыев помнил не только имя венценосного государя-императора и имена всех членов семьи Романовых и Святейшего правительствующего Синода, но и премьер-министра Столыпина, а также, кто был в Иркутске генерал-губернатором и градоначальником. О Ленине и большевиках старик ничего не слышал, зато что-то знал (имел представление) о декабристах, социалистах и даже о графе Льве Николаевиче Толстом.
Рассказ о своем перемещении в иное пространство и время Бильдыев продолжил на следующий день, когда "Эсмеральда" отошла от речного причала Эльдорадо и отправилась вниз по реке Елене. Их беседа проходила в уютной командирской каюте в носовой части судна. Каюта занимала всю ширину корпуса и была оборудована двумя большими боковыми иллюминаторами. В каюте очень рационально разместились двуспальная кровать с пологом, умывальник с помойным ведром, встроенные шкафы (для одежды, белья и посуды), секретер и оружейный ящик. Перед оружейным ящиком, который можно было использовать также и в качестве сидения, свободно помещался раскладной обеденный столик. После завершения трапезы столик обычно задвигался под кровать.
Про саму тунгусскую катастрофу и последовавшие за яркой вспышкой и раскатом грома события Бильдыев рассказывал неохотно, словно боялся сболтнуть лишнее. По его словам, за три дня до катаклизма какой-то странный человек с безумными глазами, по виду монах, настойчиво убеждал его в том, чтобы он как можно скорее отправлялся на север, однако тот остался на своем кочевье, которое после взрыва окутал густой и липкий туман. Выбравшись из пелены тумана, он и его родственники очутились в совсем другой тайге и под другим небом.
В тот памятный год Бильдыев был силен, удал, хорош собой и у него была однозарядная винтовка системы Бердана с двадцатью пятью патронами. С помощью этой винтовки он без труда подчинил себе вымирающее племя южных тунгусов, научил их оленеводству и стал их вождем. Когда патроны закончились, винтовка стала бесполезной, и он собственноручно перековал ее ствол в стальной клинок.
С момента перемещения Бильдыева в иное пространство и время прошло более тридцати лет. Уже выросли его дети от двенадцати жен, от детей пошли внуки, но он все равно продолжал скорбеть о прежнем мире, сгоревшем, по его мнению, в небесном пламени Апокалипсиса.
Расспрашивать Павлова о причинах его появления в забайкальской тайге Бильдыев стеснялся, так как уже при первой встрече решил, что имеет дело с субъектом, изображенным на запомнившейся ему иконе Иркутского кафедрального собора. У того святого было такое же, как у Павлова, строгое лицо, высокий лоб, длинные волосы, малозаметные усы и борода.
Во время их беседы в каюту несколько раз заглядывала седая противная старуха, увешанная амулетами. Это была шаманка по имени Айдан. Бильдыев прихватил ее "на счастье", когда "Эсмеральда" сделала остановку у стойбища его соплеменников на высоком берегу Елены.
Кроме старухи-шаманки Бильдыев попросил Павлова взять на борт его младшую жену Лисичку, сына Нурлана, сноху Альчидай и двух дочерей-близняшек: Иниру и Чайку. Дочери-близняшки, по его словам, были невестами на выданье, которых он хотел представить младшим сыновьям Гонория и прочим горячим орландским парням. Павлов не возражал, полагая, что в компании с сородичами старик будет чувствовать себя более комфортно.
Когда старуха-шаманка заглянула в каюту в четвертый раз, Павлов не выдержал, и спросил у Бильдыева, что ей от них нужно. Бильдыев вышел из каюты, поговорил со старухой и, вернувшись назад, сообщил, что Айдан "не нравится тот, кто сидит под большой перекладиной". Павлов ничего не понял и решил разобраться. Выйдя на палубу, он жестами попросил Айдан объяснить ему, что ее так обеспокоило. Шаманка в ответ показала ему на Алексхана, который, сидя на лавочке под фок-мачтой, играл на кифаре.
— Это — не человек, а шайтан. Он — мужик и баба, — перевел ее речь на русский Бильдыев.
— Что делать? Бывает и такое, — сказал Павлов и развел руками.
— Камлать надо, чтобы мужика от бабы отделить! — продолжал переводить слова старухи-шаманки Бильдыев.
— Получится ли? — засомневался Павлов.
— У нее получится. Она шибко сильная. Самая сильная из всех шаманов, каких моя знала, — уверенно заявил Бильдыев.
— Чем черт не шутит. Пусть попробует, — нехотя, согласился Павлов.
Бильдыев и Айдан о чем-то между собой поговорили, и после этого Бильдыев сообщил Павлову свой план: вечером, когда галера встанет на стоянку, надо усыпить Алексхана маковым соком, положить между двух костров, и ровно в полночь начать камлание. К утру, если все пройдет удачно, Алексхан станет либо мужчиной, либо женщиной.
Павлов в ответ лишь пожал плечами и отправился на капитанский мостик, чтобы проверить, как капитан Тарас справляется со своими обязанностями. Убедившись в том, что все в порядке, Павлов предложил Бильдыеву продолжить прерванный разговор. В ответ старик лукаво улыбнулся и сказал буквально следующее:
— Мой хочет здесь быть, ветер дышать. Твой хочет отдыхать.
Павлов расценил его слова, как отказ продолжать беседу, и спустился по трапу в свою каюту. Открыв дверь, он сразу обратил внимание на то, что его кровать разобрана и в ней кто-то лежит, укрывшись с головой пуховым одеялом. Возмущенный такой наглостью, он сдернул одеяло с непрошеного гостя и обнаружил младшую жену Бильдыева Лисичку — молодую коренастую женщину с матово бледным лицом и монгольским разрезом глаз.
Лисичка была уже раздета и стыдливо прикрывала ладонями свои маленькие груди. Прочитав в ее взгляде выражение мольбы и испуга, Павлов улыбнулся и произнес на тунгусском языке единственную фразу, которую он знал:
— Здравствуй! Не бойся! Я — твой друг.
