- Я бы убила тебя, - сказала она сухо. - Да будет ли от этого прок?..
Хальк взглянул на нее исподлобья. Распухшие губы шевельнулись в улыбке.
- А знаешь, - сказал он, - все это плохо кончится.
- Почему?
- Попробовав кровь, трудно остановиться. - Он снова намочил и отжал полотенце и сквозь ткань проговорил глухо:
- Пойдем в комнату. Здесь скверное место для душещипательных бесед.
Она лежала на диване, прижимаясь щекой к вытертой до замши меховой подушке, и ее бил озноб. Плакать Алиса уже не могла, а успокоиться не получалось. Она вздрагивала, сквозь зубы втягивая сухой горький воздух и бормотала невнятные проклятья. Кому они предназначались: сестре, Клоду ли или же всему миру, - Хальк не мог, да и не пытался понять. Знал он одно: Алисе сейчас нет до него дела. Сама же Алиса почти что ненавидела его в эту минуту, в то же время краем рассудка понимая, что он - единственное, что у нее теперь осталось.
Он сидел в изножье, ссутулясь, и ждал, когда у Алисы не останется сил и на эту безмолвную истерику. Он знал, что сейчас она его ненавидит, он знал о ней все, и это не давало Алисе покоя.
Приподнимая иногда голову, она глядела на него слепыми, мутными от слез глазами, и сквозь слабый, тоньше струйки сигаретного дыма, стыд ей виделся старенький дом на окраине солнечной, безлюдной от жары Генуэзы и заплетенная диким виноградом терраса. Крошечные зеленые грозди свешивались вниз, похожие на елочные игрушки. Алиса удивлялась этому сходству в своем странном полусне-полубреду. Она лежала на деревянном топчане, и ее, как и сейчас, трясло в ознобе. Видимо, там, в Генуэзе, было слишком тепло и слишком спокойно, и оттого Алиса позволила себе несколько больше обычного. Судьба отомстила ей немедленно: Алиса слегла с банальной, хотя и жестокой ангиной. Во всякое другое время это раздражало бы ее безмерно, она терпеть не могла болезней, но рядом с нею была сестра. Алиса приходила в себя после короткого забытья и видела над собой глаза Сабины. Тогда у Сабинки были совсем другие глаза, и смотрели они на нее с немым обожанием, все прощая, жалея и ни о чем не спрашивая.
Никогда этого больше не будет.
Алиса всхлипнула последними слезами. Это уже не горе. Это - жалость к себе. Противно...
Она подняла голову, и глаза ее встретились с глазами Халька. Было в его взгляде сейчас что-то от Сабины. Той Сабины, которую она любила и которой больше не существует. Для нее. Это было невыносимо, но сейчас у Алисы не оставалось сил на христианское милосердие. Лучше быть сволочью, чем лгать себе.
Пройдет время - совсем немного, - и она научится лгать себе и не замечать этого, и ложь будет казаться ей кристальнейшей правдой, потому что это будет единственным и самым верным способом не сойти с ума. Она научится верить в эту ложь истово и свято и возненавидит всякого, кто посмеет упрекнуть ее в неискренности перед самой собой.
Но сейчас Алисе такая мысль показалась бы чудовищной.
- Уйди, - сказала она и облизнула пересохшие губы.
Хальк тряхнул головой. Притушил в пепельнице сигарету. Прежде он не курил, машинально отметила про себя Алиса.
- Знаешь, - осторожно и ласково, как принято говорить с тяжелобольными, проговорил он. - Давай я согрею чаю. Ты выпьешь и заснешь. Хорошо?
- Уйди, - повторила она упрямо.
В глазах Халька появилась и застыла твердая точка.
- Ты меня лучше о таком не проси, - внезапно почужевшим голосом сказал он. - Никуда я не пойду. Ни сейчас, ни еще когда-нибудь.
- Лжешь, - Алиса вжалась ноющим затылком в подушку. - Все вы лжете. Сперва приручите, как звереныша, а после...
- Я - не все, - возразил Хальк.
Алиса молчала. Продолжать этот разговор было по меньшей мере бесчестно. Она никогда и ничего не добивалась слезами. Она была для этого слишком горда. Мэннор не в счет, Мэннор - это другое, и за те слезы, которыми она завоевала его, она заплатила сполна. Он предал ее, - что ж, обычное дело. Сколько пощечин?.. - Бог его ведает. Или, быть может, Сабина знает, она стояла тогда на пороге покоя и видела все, и, уж наверное, сосчитала все взмахи царственной ручки. Ибо сказано: "кто ударит тебя в правую щеку, подставь левую". Мэннор не сопротивлялся. Она потеряла его.
Алиса оборвала себя и перевернулась на спину. Тыльными сторонами ладоней вытерла глаза.
- Молчи, - она оборвала Халька прежде, чем он успел что-либо сказать. - Не теперь. Потом... если захочешь.
- Захочу, - сказал он твердо и взяв руку Алисы в свою, поднес ее к губам. Так, словно бы имел на это право.
Алиса не помнила, как пережили они эту страшную зиму. Все дни словно бы слились в один долгий-долгий день с редкими проблесками солнца, а больше полуслякотный-полуморозный, пасмурный, захлебнувшийся метелями. И, проснувшись однажды утром, Алиса не сразу поняла, что же переменилось на свете. Она подошла к окну и замерла в сладком оцепенении: сад был окутан белым, розовым, золотым, - словно рассветное облако легло на ветки деревьев.
Они встретились у ржавой ограды - совсем рядом был парк и река под обрывом, уже свободная ото льда, затопившая все вокруг, сколько хватало взгляда. Через чугунные завитки ворот выглядывал уже лопнувшими багрянцем бутонами мелкий шиповник. Алиса ждала, трогая пальцами колючие ветки и смеясь. Ей было хорошо и просто, впервые за все время, и она совсем не собиралась рассказывать Хальку, как только что разорвала, не читая, письмо сестры. Она почти уже не вспоминала о Сабине, и сегодня ей не хотелось портить настроение ни себе, ни Хальку.
Она была благодарна ему. Она прекрасно понимала, что именно ему обязана этой зимою и тем, что дожила до весны и сумеет жить дальше. Дело было даже не в гордости, которую, в другое время, возможно, пришлось бы растоптать и только такой ценою принять его помощь. Но этой зимой Алисе было не до церемоний. К тому же - странно! - но Хальк действительно сделался нужен ей.
Она думала сейчас обо всем этом, как о давно прошедшем, она почти забыла, как плакала тогда в ванной и как смеялся Хальк и прижимал к переносице мокрый, в бурых пятнах платок. Да и с нею ли это было?
Алиса смотрела сейчас на Халька, спешащего к ней через улицу и думала, что вот, наконец, счастье накрыло ее рассветным крылом и больше не оставит.
Сирин, алая птица радости...
Спустя каких-нибудь полгода она, вспомнив об этом, удивится и пожмет плечами, и станет думать так же о другом человеке, но пока...
Пока они сидели на скамейке под яблоней в маленьком дворике, тесно прижавшись плечами, мелкие лепестки осыпались им на колени, на сплетенные руки, летели в волосы, словно снег. Они сидели и молчали, им казалось, слова не имеют смысла. Потом Хальк кашлянул.
- Помнишь, этой зимой... - он опустил глаза, разглядывая землю под ногами. - ты сказала, что если я захочу, я смогу тебе... сказать.
