Гроб следовало изготовить из очень тонкого и легкого дерева, просверлив отверстия там, где будет находиться моя голова.
И наконец, я велел похоронить себя в склепе и указал в письме, где хранятся деньги для приобретения места в таковом.
Для большей уверенности в том, что мои указания будут выполнены, я также составил письмо к упомянутому врачу, в точности изложив, что следует сделать.
Я отослал ему одну копию письма, вторую же положил на каминную доску; письмо я оставил на видном месте, и оно сразу бросалось в глаза.
Тринадцатого июля, подготовив со всем тщанием противоядие, я подставил руку под укус одной из кобр. Через тридцать секунд я проглотил препарат и начал быстро расхаживать взад и вперед по комнате, чтобы разогнать кровь.
Еще несколько мгновений - и комната будто завертелась; меня начало неодолимо клонить ко сну.
Некоторое время я боролся с сонливостью, но после мои ноги подкосились, все тело одеревенело и я рухнул на пол.
Я был парализован и не мог даже пошевелиться; я ничего не видел и только разум и слух еще не отказали мне.
Я словно падал в глубокие пропасти, все ниже и ниже, глубже и глубже, затем, казалось, снова оказывался на поверхности.
Сознание полностью прояснилось.
Я понимал, где нахожусь, и мог теперь трезво взвесить свои шансы.
Какие ужасные мысли овладели мною!
Не ошибся ли я с дозой противоядия?
Что будет, если меня найдут в таком состоянии и похоронят?!
Быть может, это и есть смерть, и мертвые осознают все, что с ними делают - вплоть до похорон, когда их засыпают землей, а они лежат, не в силах двинуться...
Я вспомнил вычитанные из книг случаи преждевременных погребений, вспомнил о людях, которых находили перевернувшимися в гробах, с вырванными волосами и ногтями, впившимися в кожу - свидетельством того, сколь ужасным должно было быть их пробуждение.
Сейчас, когда я находился на краю гибели или, возможно, уже умер, я не хотел умирать.
Жизнь, мнилось мне, воплощала все прекрасное; могила - все жуткое, отвратительное, мерзкое.
Я не чувствовал хода времени; пространство раздулось и расширилось, превратившись в невыразимую бесконечность.
Так я провел, как показалось мне, годы.
Камердинер постучал в дверь и, не дождавшись ответа, вошел.
Увидев меня на полу, он вскрикнул; на крик прибежал второй слуга.
Я слышал, как они переговаривались. Они отнесли меня в спальню, уложили на кровать, а затем один из них отправился за врачом.
Тот явился и констатировал мою смерть.
Пока доктор осматривал меня, в комнату снова вошел камердинер с письмом в руке, показал ему мое послание, вслед за чем они обсудили содержание письма.
Доктор - который оказался, кстати сказать, вовсе не тем приятелем-врачом, на которого я рассчитывал - заметил, что я, должно быть, сошел с ума и совершил, к сожалению, большую глупость; с этим он распрощался, обещав прислать гробовщика, чтобы снять с меня мерку.
Слуги омыли меня и уложили как подобает; все это я сознавал, будучи не в состоянии что-либо ощутить или пошевелиться; затем они накрыли меня и ушли.
Позже пришел гробовщик и снял с меня мерку для гроба.
Я слышал, как камердинер передал ему мои пожелания, касающиеся изготовления гроба и покупки места в кладбищенском склепе.
Гробовщик согласился изготовить в точности такой гроб, как было велено.
Камердинер подошел к секретеру. Я слышал, как звенят монеты, которые он доставал из ящиков.
В это время вошел повар. Вместе они опустошили мои чемоданы и сундуки, хладнокровно присвоив все ценности и прочие понравившиеся им вещи.
Только представьте себе мои чувства! Я лежал в нескольких футах от них и все же не мог им помешать.
Принесли гроб и меня положили внутрь.
Крышку заколотили.
Я не знал, сколько прошло времени; каждая минута казалась годом страшной, чудовищной агонии.
Меня вынесли, гроб поместили на катафалк.
Что если им не удалось приобрести склеп, и меня зароют в землю?
И если это смерть, как жутко вечно лежать в земле и все сознавать!
И все-таки будет стократ ужасней, если я еще жив; тогда я очнусь, чтобы умереть подобной смертью, одной из самых жестоких, что может вообразить человеческий разум!
Снова и снова я представлял, что ждет меня, заключенного в этот узкий деревянный ящик.
С какой силой, с каким напряжением мысли я мечтал пошевелить рукой или ногой - но все было тщетно!
Жило только сознание, и в нем я претерпевал муки, что были страшнее участи грешников в аду.
О! Почему я не мог убить собственный мозг и тем избежать мучительной неопределенности?
Возможно, мозг и был душой, и душа по смерти не покидала тело, а оставалась в нем и, чувствуя и осознавая все испытываемые телом ужасы, страдала за грехи, совершенные им на земле.
Что же сотворил я, чем навлек на себя эти крестные муки?
Они поставили гроб на землю и отслужили надо мной похоронную службу.
По окончании ее гроб подняли и внесли в склеп.
Хвала Господу! в землю меня не зароют.
Затем они положили меня на каменный выступ и ушли.
Я слышал, как лязгнула железная дверь, когда они захлопнули и заперли ее.
Я остался один.
Не знаю, сколько времени я пролежал там, но внезапно я ощутил в левом боку что-то похожее на укол тонкой иглы; после сразу несколько игл словно пронзили мое сердце.
Покалывание усилилось; казалось, в тело со всех сторон вонзались маленькие острые инструменты.
Время от времени я чувствовал, как подергивались мышцы.
Я задышал.
Кровь начала циркулировать, сперва медленно, затем все быстрее, растекаясь по венам, точно расплавленная лава, и вызывая мучительную боль.
Я пошевелился.
Никогда не забуду высший экстаз этого мгновения.
Я снова чувствовал себя живым.
Я попытался закричать, но мое горло пересохло, и мне удалось издать только низкий, хриплый звук.
Предположим, подумал тогда я, что они нарушили мои указания: решили, что я был безумен, когда составлял письмо, и сколотили гроб из толстых досок.
В этом случае я вряд ли сумею освободиться и погибну в гробу от голода.
Очевидно, отверстия в гробу они все же проделали согласно моим инструкциям; дышалось мне легко и, несмотря на тлетворный запах, который издавали тела мертвецов, лишенные своих сгнивших гробов, воздух склепа казался мне самым сладостным в мире.
Через некоторое время я вновь пошевелился и нашел, что теперь лучше владею своими конечностями.
Подняв руки, я ощупал доски над головой и сорвал с лица вощеную бумагу, устилавшую гроб.
