– Вызывайте людей из Болгарии. Сейчас важнее то, что будет происходить в Новгороде. Мне нужна информация по музею. В режиме он-лайн. Репортаж – в буквальном смысле!
Начальник разведки и глазом не моргнул.
– Важность объектов наблюдения и агентурного обслуживания определена специальным списком. Изменять его я не имею права.
– Где этот список? И что там значится под первым номером?
Филин пожал тощими плечами:
– Закрытая информация.
Смотрящий молча бросил пакет с распоряжением Оскола:
– Читайте!
Филин лишь глянул, но читать не стал.
– Я ознакомлен с этим документом. Но если господин Церковер не посчитал целесообразным передать вам список, я ничем помочь не в состоянии.
– Он парализован, – несколько обескуражился Сторчак. – Он мог не предусмотреть, забыть… А дело не терпит отлагательства. Этим распоряжением Церковер указывает, что́ сейчас важнее!
– Ничего не знаю, – перебил его старый службист. – У меня строгие инструкции исполнять задания согласно списку.
– Мне известно, что ваши люди обеспечивают прикрытие Корсакова в Болгарии, – попробовал уговорить его Смотрящий. – Ничего не произойдет, если вы снимете часть агентов и перебросите в Новгород. Под мою ответственность.
– Не имею таких полномочий.
Сторчак едва сдержался, чтобы не вскочить, да и глубокое, мягкое кресло удержало.
– А вы знаете, что сейчас творится в Балчике? – угрожающе спросил он.
Начальник личной разведки лишь поджал губы, отчего пергаментная кожа на лице натянулась и стала походить на бубен.
– Работа проходит в контролируемом режиме, – увильнул он от прямого ответа. – Я предоставил вам отчет.
– Мне сейчас не отчет нужен! Не бумажки! А люди!
– Музей находится под наблюдением. И увеличение числа агентуры нецелесообразно. Необходимую информацию о передвижениях вы получите в полном объеме.
Его казенный стиль окончательно взбесил Сторчака.
– Так, штатное расписание вашего подразделения мне на стол! И все ваши пароли, явки, средства связи, номера телефонов!
Это не произвело на Филина никакого впечатления, разве что голос стал еще скрипучее:
– Все это – закрытая информация. Обращайтесь к господину Церковеру. Если он посчитает нужным…
Стать хозяином в Кремле было легче, чем в зоне Д. По крайней мере, в аппарате правительства не чувствовалось подобного скрытого сопротивления – напротив, с радостью открывали все двери, сейфы и секреты, только бы не уволили. Однако обижаться на такой саботаж в вотчине Оскола было нельзя – иначе он не смог бы проводить столь сложные тайные комбинации.
Смотрящий не надеялся, что Церковер поправится за столь короткое время или хотя бы начнет говорить, и все же направился к нему в коттедж. А там готовились к обряду крещения – видимо, медицинские светила отчаялись вывести больного из паралича и разрешили войти священнику с тремя певчими. Пучеглазый личный поп с тяжелой одышкой от своей непомерной грузности уже окуривал кадилом тесноватое, заставленное аппаратурой помещение, его помощницы устанавливали купель с водой, а Церковер тем временем лежал бледный и неподвижный – в пору отпевать.
– Это надолго? – шепотом спросил Сторчак.
– С водосвятием и причащением часа на полтора, – деловито заявил священник.
Ждать столько Смотрящий никак не мог, поэтому попросил его выйти и подождать несколько минут в приемной. И сделал это уважительно, однако духовный наставник Оскола, в последнее время сопровождавший подопечного всюду и курировавший строительство храма в технопарке, бесцеремонно толкнул его плечом:
– Мирские дела подождут. Я исполняю волю страждущего!
Сторчак склонился над больным, тихонько позвал по имени, и в это время певчие затянули молитву. И тогда он осторожно проверил под подушкой, обшарил матрас и простыни в изголовье – ключа нигде не было. Приподняв одеяло, он обыскал карманы пижамы и тут заметил стиснутую в кулак руку Оскола, откуда торчала знакомая тряпичная веревочка. Выдернуть ключ из кулака сразу не удалось – холодные пальцы оказались еще крепкими и жесткими, и когда Сторчак с усилием развел их, Оскол вздрогнул и открыл глаз.
– Я разгадал ваш ребус, – склонившись к уху, проговорил Смотрящий. – Теперь нужны ваши люди. Связи…
Басовитый голос священника и женский хор было не перекричать, да и Церковер вряд ли что понимал.
Сторчак достал ключ из руки больного, открыл замок и сразу же убедился, что искать какие-либо утаенные секреты бессмысленно. Объемное стальное пространство сейфа было доверху забито бумагами и деньгами, причем наверняка давно забытыми, поскольку попадались завернутые в газету пачки советских еще червонцев и двадцатипятирублевых банкнот разного времени, скорее всего заначки. В допотопных, хрущевских времен, скоросшивателях лежали кипы документов примитивного бухгалтерского учета: какие-то квитанции, копии расходных ордеров, долговые расписки и даже товарно-транспортные накладные – старые, пожелтевшие. Месяца не хватит, чтобы переворошить эту макулатуру! А в отдельных папках, перевязанных шпагатом, хранились копии судебных приговоров и какая-то переписка с инстанциями, выполненная на плохих пишущих машинках. Сторчак наскоро перерыл документы, наугад вскрыл несколько замшелых бумажных кирпичей и опустил руки – священник тем временем кропил водой комнату больного.
Не сейф с секретами, а продолжение музея, как и вся закрытая вотчина Оскола! Причем эти многочисленные, спрессованные от времени бумаги, оказавшись на свету и воздухе, да еще окропленные, распухли, вздулись, не помещались в тесном стальном пространстве и вываливались, как живые. Впихивая их, Сторчак обернулся: неподвижный, парализованный старик уже сидел на постели с открытыми глазами, и на его розовеющем лице распускалась надменно-загадочная улыбка.
А хор певчих из заунывного стал бравурно-торжественным.
Теперь в музей Забытых Вещей Сколот приходил каждый день по несколько раз, причем в разное время – утром до открытия, поздно вечером, – всем уже примелькался и надоел. Он не единожды говорил с ночным сторожем, с бабушками-смотрительницами, а одну из них, Валгу, что сшила ему смирительную рубашку и отвела на вокзал полтора года назад, узнал, однако все они настороженно его выслушивали и пожимали плечами, если спрашивал о Стратиге.
– А это кто? – делали обескураженный, безвинный вид. – У нас такого нет, не слыхали.
– Директор музея, – терпеливо объяснял он. – Ваш начальник.
– Директор у нас есть, – соглашались лукавые старушки. – Только у него фамилия другая. Да и нету его сейчас. Тебе-то на что?
