– Понял, командир.
– Вас навел Кляйнштиммель? Можешь не отвечать – знаю, что он. И приказал ликвидировать на месте? Ладно, Антон, приказ есть приказ, но слушай внимательно: предатель – он. Теперь уже окончательный предатель, потому что сначала грешил, не ведая… И я единственный, кто это знает и может доказать. И вообще они, наши шефы, все немножко предатели. И Нойман, и покойный Гуго… ну а про Кляйнштиммеля я уже сказал. Вот не знаю, замешан ли Эдель. Может, и нет. Готов слушать?
– Говори. Кстати, Гуго отнюдь не покойный. Он как-то выкрутился.
– Точно? Тогда это здорово. Все-таки он мне нравился… нравится. Значит, так, Антон: наши шефы решили допустить покушение на переговорщиков, переговоры тем самым сорвать – и перенести войну сюда, наверх. У Ноймана грядущая гибель Салема – просто идея фикс, Гуго же считает, что только так Германия имеет шансы выиграть ту, нижнюю, войну…
– Я тоже так считаю, – сказал Хете мрачно.
– Антон! Переговоры подготовили люди рейхсфюрера. Рейхсфюрер сам будет в них участвовать. Ты что, думаешь, он менее нашего озабочен судьбой Германии? Но он лучше нашего владеет ситуацией – и если он считает, что нам нужно договариваться с противником, то кто мы такие, чтобы эти планы рушить? Ты уверен, что знаешь все? Нет? Ты слышал, например, о проекте «Антипо»? А между тем в него вложено средств больше, чем в бомбардировку Англии. Я не знаю, что это, не имею права знать, но мне поручена защита одной из ветвей этого проекта… была поручена, пока у нас не началось… А может быть, рейхсфюрер считает, что нам нужно любой ценой сохранить Салем – с теми изменениями, которые мы в него внесли за эти тринадцать лет? Может быть, это и было самым главным, ради чего… ну, все то, внизу… Не знаю, ребята, что говорят сами себе наши начальники, когда творят такую вот тихую измену, но еще: я догадываюсь, как именно им была внушена эта идея. И кем. И как это связано с уничтожением Дрездена. Сейчас у меня вот здесь, – он, морщась, показал на голову, – гордиев узел. И им хочется разрубить его – вместе с моими мозгами. Слушай, Антон, если бы они не были предателями – скажи, стали бы они настаивать именно на ликвидации? Почему не захватить меня, не доставить в контору и не допросить как следует? Ну? Вон телефон. Позвони, скажи, что взял меня, просишь дополнительных инструкций. Что я сдался сам и готов дать информацию. Ценную информацию. Позвони. Это будет момент истины. Ведь вы же не механические куклы, черт возьми! Вы такие же солдаты, как я, – почему же вы, зараза, допускаете, чтобы вас использовали как наемных убийц? Позвони, Антон.
– Это хорошая мысль, – сказал кто-то сзади.
– Я подозревала, что дело нечисто… – еще кто-то. Вернее, если не Хельга, то Дора. Или Берта. Скорее Дора, хотя Штурмфогель, выполняя приказ, не вникал в структуру отряда, именно Дору он видел с блокнотом и карандашом, напряженно размышляющую над чем-то. Аналитик…
– Я позвоню, – сказал Хете. – Все остаются на местах. Ждите.
Он повернулся и быстро пошел к телефону – и в этот момент ему заступили дорогу. Угловатый, шипастый, стремительный, очень опасный силуэт…
– Хельга! Назад…
Поздно, две или три автоматные очереди ломают странную фигуру, отбрасывают назад… да и сам Штурмфогель падает лицом в землю, уложенный грамотно и четко: руки уже скручены…
– Почему ты сказал: Хельга?!
– Потому что это Хельга… Это – Хельга. Пустите.
Она была еще жива, когда Штурмфогель и кто-то еще – он не смотрел кто – склонились над нею. Из приоткрытого рта текла пузырящаяся черная кровь. Она силилась выговорить что-то важное…
– Единороги, – повторил за ней Штурмфогель, сжимая обеими руками ее сухую твердую кисть. – Единороги. Мы пойдем к ним. Не волнуйся. Мы их найдем…
Его тронули за плечо. Хете невозмутимо возвращался от телефонной будки.
– Тебя приказано убить на месте без допроса, – сказал он. – Короче…
Потом не выдержал и посмотрел вниз. Сглотнул.
– Кто это сделал?
– Волков. Он же Дрозд.
– Никогда не думал… оказывается – можно… Так вот, Штурмфогель, я не тебе верю. Ты для меня как был, так и остаешься одним из офицеров. Но я верю ситуации. И ситуация мне приказывает…
– Антон, подожди, – сказал Штурмфогель. – Подожди. Я только что потерял своего основного бойца. У меня нет больше почти никого. Мне будут противостоять как минимум два десятка парней с автоматами и минометами. Если ты веришь ситуации, то ситуация приказывает именно тебе идти в бой. За мной следом. Тебе и твоему отряду. Вопреки формальному приказу. Я даже не знаю, как ты сможешь потом отбрехаться…
– Им будет трудно судить победителей – сказал Хете. – В противном же случае не придется и отбрехиваться… Отряд, стройся. Ситуация всем ясна, не повторяюсь. Не имею права никому приказывать. Кто идет со мной – шаг вперед, остальные на месте…
Только Эмиль задержался на долю секунды – и тоже шагнул вместе со всеми.
– Тогда возьмите тело, и пошли.
– Она мертва… – Хете, неуверенно.
– Может быть. Но нести недалеко…
Крапицы, возбужденно звучавшие, смолкли, когда увидели тело подруги на руках бойцов.
Как же вы так? Отпустили…
…она так быстро, так внезапно бросилась… не спросила, не сказала…
Штурмфогель только кивнул. Конечно, что они могли сделать? Хельга не научилась их слышать… просто не успела.
Но некогда было горевать о павших.
Вперед, вперед, вперед!!! Не задерживаться, это как с горки… вперед!
Одиннадцать нас, подумал Штурмфогель. Сколько же будет их?
Хорватия, 8 марта 1945. 20 часов 40 минут
Старший говорил на ломаном немецком, остальные болтали по-своему, но так весело и дружелюбно, что даже Эрика прекратила тихие рыдания, вытерла слезы и попыталась поправить волосы. И именно сейчас, глядя на ее распухшее лицо, на красный мокрый нос и искусанные губы, Гуго впервые в жизни подумал, что она молода, мила и красива…
Как понял он из объяснений старшего, разведчиков-усташей послали за ними, потому что самолет не смог прорваться; им предстоял двухдневный путь на лошадях до железной дороги – если ее еще не перерезали титовские партизаны или русские и не взорвали сербские четники, которые воюют сейчас и против немцев, и против усташей, и против партизан, и против русских – но зато за короля… Последний раз в седле Гуго сидел в пятнадцатилетнем возрасте, а Эрика не сидела вообще, и только Джино смотрелся вполне уверенно, как настоящий берсальер.
Было почти темно и по-лесному сыро и душно, падал редкий дождь – а может быть, это скатывался с деревьев сгустившийся туман, – сильно пахло прелым дубовым листом и прорастающими желудями. Тропа пока была широка, ехали по двое. Эрику посадили в седло боком, она крепко вцеплялась в луку, боясь свалиться назад.
