— Чудовище, шеф, кто же еще?
— Как же, чудовище! — Кларенс застучал по экрану кулачком. — Это я!
Половина присутствующих наклонились вперед, половина откинулись назад, двое вскочили на ноги, и один из двоих, мистер Гласс, жмурясь и судорожно нащупывая в кармане вторую пару очков, простонал:
— Так вот где я его видел раньше!
— Что, что вы раньше?
Не разжимая век, мистер Гласс тряхнул головой:
— Это лицо… Я так и знал, что оно знакомое. В зале подул ветер.
Все обернулись. Дверь была распахнута настежь. Тервиллиджер исчез.
Они нашли Тервиллиджера в мастерской — он очищал рабочий стол, сбрасывая все в большую картонную коробку, и под мышкой у него была зажата кукла тираннозавра. В комнату ворвалась небольшая толпа во главе с Кларенсом, и Тервиллиджер поднял голову и посмотрел на них.
— Чем я заслужил это? — взвизгнул Кларенс.
— Простите меня, мистер Кларенс.
— «Простите»! Разве я мало тебе платил?
— По правде говоря, мало.
— Водил тебя обедать…
— Один раз. Счет оплатил я.
— Приглашал тебя к себе ужинать, ты купался в моем бассейне, и за все это… Ты уволен!
— Я и так уволен, мистер Кларенс. Последнюю неделю я работал бесплатно и сверхурочно, вы забыли выписать мне чек…
— Все равно ты уволен, да, уволен по-настоящему! И никто в Голливуде тебя больше не возьмет. Мистер Гласс! — Кларенс повернулся на пятках, ища глазами старика. — Подайте на него в суд!
— Нечего, — сказал Тервиллиджер, и больше он уже не поднимал на них глаз, а смотрел вниз, на вещи, которые укладывал, — нечего вам у меня высуживать. Деньги? Того, что вы мне платили, и на жизнь-то едва хватало — куда уж там откладывать! Дом? Никогда не мог купить его. Жену? Всю жизнь я работаю на таких, как вы. Так что жены исключаются. Я человек ничем не обремененный. Мне вы ничего не сделаете. Наложите арест на моих динозавров — зароюсь в каком-нибудь захолустье, куплю латекса, наберу речной глины, металлических трубок и сделаю новых чудовищ. Накуплю пленки. У меня есть старая цейтраферная кинокамера. Отнимете ее — собственными руками сделаю новую. Я умею делать все. Поэтому я вас не боюсь.
— Ты уволен! — завизжал Кларенс. — Смотри на меня. Не отводи глаза в сторону. Ты уволен! Ты уволен!
— Мистер Кларенс, — сказал мистер Гласс, незаметно подвигаясь ближе. — Позвольте мне поговорить с ним минутку.
— Еще с ним говорить! — фыркнул Кларенс. — А какой толк? Вот, смотрите, стоит с чудовищем под мышкой, и проклятая тварь похожа на меня как две капли воды. Так пропустите меня!
Кларенс пулей вылетел в коридор. За ним последовала свита.
Мистер Гласс затворил дверь, подошел к окну и посмотрел на чистое, но уже темнеющее небо.
— Хоть бы дождь пошел, — сказал он. — Вот с чем я никак не могу примириться в Калифорнии. Хоть бы прослезилась, поплакала. Вот прямо сейчас чего бы я не дал за что-нибудь, хотя бы самое пустячное, с этого неба? Ну, за вспышку молнии, на худой конец.
Он замолчал, продолжая стоять, а Тервиллиджер стал укладывать вещи медленней. Мистер Гласс опустился в кресло и, водя карандашом в блокноте, заговорил печально, вполголоса, как бы обращаясь к самому себе:
— Шесть частей фильма, совсем неплохие шесть частей, готовая половина картины, — трехсот тысяч долларов как не бывало, здравствуй и прощай. Все, кто был занят в фильме, теперь на улице. Кто накормит голодные рты, накормит мальчиков и девочек? Кто объяснит все акционерам? Кто улестит «Американский банк»? Есть желающие сыграть в русскую рулетку?
Он повернулся и стал смотреть, как Тервиллиджер защелкивает замки портфеля.
— Что содеял Господь?
Внимательно разглядывая свои руки, поворачивая их, словно хотел увидеть, из чего они сделаны, Тервиллиджер сказал:
— Я не знал, что у меня так получилось, клянусь. Как-то само собой, через пальцы. Бессознательно от начала до конца. Мои пальцы сами все делают. Сделали и на этот раз.
— Лучше бы эти пальцы явились ко мне в кабинет и взяли меня за горло, — сказал Гласс. — Ничего замедленного я никогда не любил. Жизнь, да и смерть тоже, я всегда представлял себе как игральный автомат «Пенсильванская полиция», когда полицейские там мчатся на третьей скорости. Это подумать только — на нас наступило резиновое чудовище! Мы теперь как зрелые томаты: дави — и запаивай сок в банки!
— Перестаньте, я и так уже чувствую себя виноватым дальше некуда, — сказал Тервиллиджер.
— А чего вы хотите? Чтобы я пригласил вас с собой на танцы?
— Вообще получилось справедливо! — вырвалось у Тервиллиджера. — Ведь он меня не оставлял в покое. Сделай так. Сделай эдак. Выверни наизнанку, говорил он, переверни вверх тормашками. Я проглатывал желчь. Я все время злился. Сам того не замечая, я, видно, изменил лицо чудовища. Но понял я это только пять минут назад, когда поднял крик мистер Кларенс. Во всем виноват один я.
— Нет, — вздохнул мистер Гласс, — странно, как этого не видели мы все. А может, и видели, но не хотели в этом себе признаться. Может, видели и смеялись во сне всю ночь напролет, тогда, когда нам самих себя не слышно. Ну и где мы оказались? Если говорить о мистере Кларенсе, то он вложил деньги, а ими не бросаются. Вам надо подумать о своей будущей карьере — хорошо ли она сложится, плохо ли, но этим тоже не бросаются. Сейчас, в эту самую секунду, мистер Кларенс жаждет одного: поверить, что все это лишь страшный сон и ничего более. Часть этой жажды, девяносто девять ее процентов, находится в его бумажнике. И если вы сможете в ближайший час потратить всего один процент своего времени и убедить его в том, о чем я вам сейчас скажу, на нас не будут завтра утром смотреть из объявлений «Ищу работу» в «Варьете» и «Голливудском репортере» умоляющие глаза сирот. Если бы вы пошли и сказали ему…
— Сказали мне что?
Джо Кларенс, вернувшийся, стоял в дверях, и щеки его по-прежнему пылали.
— Да то, что он только что сказал мне, — спокойно повернулся к нему мистер Гласс. — Очень трогательная история.
— Я слушаю!
— Мистер Кларенс. — Старый юрист тщательно взвешивал каждое свое слово. — Фильмом, который вы только что видели, мистер Тервиллиджер выразил уважение и восхищение, которые вы в нем вызываете.
— Выразил что?! — крикнул Кларенс.
У обоих — и у Кларенса и у Тервиллиджера — отвисла челюсть.
Устремив взгляд в стену и, если судить по голосу, робея, старый юрист спросил:
— Я… могу продолжать? Рот Тервиллиджера закрылся:
— Если хотите.
— Этот фильм, — юрист встал и взмахом руки показал в сторону просмотрового зала, — родился из чувства глубокого уважения и дружбы к вам, Джо Кларенс. За своим письменным столом, не воспетый герой кинопромышленности, невидимый, никому не известный, вы влачите свою одинокую маленькую жизнь, а кому достается слава? Звездам. Часто ли бывает, что где-нибудь в Атаванде Спрингс, штат Айдахо, человек говорит жене: «Знаешь, вчера вечером я думал о Джо Кларенсе — замечательный все-таки он продюсер!»? Скажите, часто? Хотите, чтобы я сам сказал? Да никогда вообще! И Тервиллиджер стал думать: как представить миру настоящего Кларенса? Он посмотрел на динозавра, и — бах! — Тервиллиджера озарило! «Да вот же оно, то, что надо, — подумал он. — У мира поджилки затрясутся от ужаса. Вот одинокий, гордый, удивительный, страшный символ независимости, могущества, силы, животной сообразительности, истинный демократ, индивидуальность на вершине своего развития — сверкает молния, гремит гром. Динозавр — Джо Кларенс. Джо Кларенс — динозавр. Человек, воплотившийся в Ящера-Тирана!»
