называл «базой ноль». В сторону дома.
В этот момент он всегда с надеждой смотрел на экран, воображая желтые солнца. Дважды он вроде бы разглядел в звездах очертания Южного Креста и один раз — очертания Большой и Малой Медведицы.
— Медконсоль, я страдаю! — Он не знал, что значит это слово, но обнаружил, что медконсоль на него обязательно реагирует.
— Симптомы?
— Искажения темпоральности. Когда я? Человек не может существовать поперек времени. И один.
— Вы модифицированы по сравнению с обычными людьми.
— Я страдаю! Послушай меня! Вон сияет Солнце — что там сейчас? Ледяные шапки растаяли? Строится Мачу-Пикчу? Вернувшись домой, кого мы увидим — Ганнибала? Кому мы шлем отчеты — неандертальцам?
Укол иглы он ощутил слишком поздно. Когда он проснулся, Солнца уже не было видно, а рубка плыла перед глазами из-за эйфориков.
— Женщину, — пробормотал он.
— Эта возможность предусмотрена.
На этот раз женщина оказалась восточная, пахло фиалковым корнем, на губах вкус сакэ, пикантные уколы плетки в клубах пара. Он излился оранжевой лужей солнечного света и лежал, задыхаясь, пока воздух в рубке очищался.
— Это ведь каждый раз ты, верно?
Ответа не было.
— В тебя что, Камасутру запихали?
Молчание.
— КОТОРАЯ ИЗ НИХ — ТЫ???
Пискнул сканер, обнаружив очередное солнце. Иногда после такого он грыз себе руки и ломал пальцы. Медконсоль была сурова:
— Эти симптомы генерируются вами сознательно. Прекратите.
— Говори со мной!
— Разведкорабль оборудован развлекательным центром. Я — нет.
— Я вырву себе глазные яблоки.
— Они будут заменены.
— Не начнешь со мной разговаривать — я буду их выдирать, пока у тебя не кончатся запчасти.
Медконсоль заколебалась. Он понял, что она дрогнула.
— На какую тему вы хотите разговаривать?
— О том, что такое боль.
— Боль — это ноцицепция. Ее передают нервные волокна типа С как пороговый или суммационный сигнал, и она часто сопровождает повреждение тканей.
— Что такое ноцицепция?
— Болевые ощущения.
— Но что есть боль? Я ее не помню. У меня внутри все перепаяли, верно? Я ничего не чувствую, только вижу цветные огоньки. К чему прицепили мои болевые окончания? От чего мне станет больно?
— У меня нет этой информации.
— Я хочу ощутить боль!
Но он опять зашел слишком далеко. На этот раз с ним была алеутка — гортанные крики, сопение, вонь тюленьей шкуры. Он извивался в тисках крепких бронзовых бедер и наконец вывалился наружу через увядшие северные сияния.
— Ты же знаешь, что это все без толку, — выдохнул он.
По экрану осциллографа бежали волны.
— Мои программы работают нормально. Ваша реакция удовлетворительна.
— Меня она не удовлетворяет! Я хочу тебя потрогать!
Прибор зажужжал и вдруг выкинул его из сна в явь. Они были на орбите. Он вглядывался в размытый, струящийся мир внизу, дрожа и надеясь, что ему туда не надо. Но приборная доска загорелась зеленым, и его швырнуло вниз, к новому рождению.
«Когда-нибудь я не вернусь, — сказал он себе. — Останусь. Может, и тут».
Но эта планета была полна суетливых обезьян, и когда его арестовали за то, что он на кого-то нагло пялился, он не сопротивлялся — пассивно ждал, пока разведкорабль заберет его обратно.
— Медконсоль, скажи, меня когда-нибудь отзовут домой?
Молчание.
Он сунул большой и указательный пальцы в глазницу и выкручивал, пока глаз не шмякнулся на щеку влажной тяжестью.
Когда он проснулся, у него был новый глаз.
Он потянулся к глазнице и обнаружил, что рука скована мягкими путами. И все тело — тоже.
— Я страдаю! — заорал он. — Я сойду с ума!
— В моей программе предусмотрена эксплуатация вас против воли, — сообщила медконсоль. Не слишком уверенно, как ему показалось.
Он завел с ней разговор, выторговал свободу и вел себя осторожно до следующей высадки.
Как только его выкинуло из капсулы, он принялся методично расчленять себя, не обращая внимания на зевак-туземцев. Когда он взялся за левую коленную чашечку, разведкорабль втянул его обратно.
Проснулся он целым. И снова в путах. Странные энергетические поля наполняли рубку, осциллографы конвульсировали. Кажется, медконсоль подключила контуры к мозговому центру разведкорабля.
— У вас что, совещание?
Ответ — ликующий газ, налетающие порывы симфонии. И среди музыки — калейдестезия. Он гнал дилижанс, нырял под соленую волну, его швыряло сквозь мятное пламя вулканов, он трещал, летел, крошился, ввинчивался, замерзал, разлетался на куски, его щекотало в лимонных менуэтах, он потел от грохочущих голосов, сжимался, карабкался, взрывался мультисенсорными оргазмами… и наконец вылился на грань небытия.
Поняв, что рука свободна, он тут же вогнал большой палец себе в глазницу.
Проснулся он в путах. Глаз был цел.
— Я сойду с ума!
Взрыв эйфориков.
Он очнулся в капсуле, за миг до извержения в новый мир. Он вывалился на лужайку, заросшую плесенью, и быстро обнаружил, что вся поверхность кожи защищена гибкой, но плотной пленкой. Не успел он найти острый камень, чтобы вогнать себе в ухо, как разведкорабль втянул его обратно.
Он понял, что разведкорабль в нем нуждается. Что он — неотъемлемая часть программы.
Борьба стала принимать определенные формы. На следующей планете оказалось, что и голова у него заключена в прочный шар, но это не помешало ему переломать все кости, оставив кожу целой.
После этого корабль снабдил его экзоскелетом.
Он отказался переставлять ноги.
Корабль установил на экзоскелет сервомоторы, чтобы управлять его конечностями.
Он невольно для себя увлекался. Две планеты спустя обнаружил промышленность и успешно бросился в штамповочный пресс. А вот на следующей высадке попытался прыгнуть с обрыва — и был отброшен невидимым силовым полем. Эти меры предосторожности ненадолго повергли его в отчаяние но потом с помощью великих ухищрений он сумел опять вырвать себе глаз.
Новый глаз оказался с дефектом.
— Ага, у тебя кончились запасные глаза! — крикнул он медконсоли.
— Зрение не является необходимым.
Это его отрезвило. Слепота была бы чудовищна. Какие его функции незаменимы для разведкорабля? Способность передвигаться — нет. Способность брать предметы в руки — нет. Слух — нет. Даже дыхание — нет, пробу воздуха можно взять и анализаторами. Даже его здравый рассудок кораблю не нужен. Но что же тогда?
— Медконсоль, скажи, зачем тебе человек?
— У меня нет этой информации.
— Но это же ерунда. Что я такого увижу, чего не видят сканеры?
— Это требование — часть моей программы, а следовательно, оно разумно.
— Тогда разговаривай со мной. Если
