– Илона, – сказал Борис, глядя на экран видеофона. – Соедините меня с ним… Нет, лучше попросите, чтобы принял.
Секретарша, которую Ганф не отпускал домой, несмотря на поздний час, хмуро кивнула.
Борис поднялся, обошел кресло. Не просто предмет мебели – символ, статус, положение. В мрачной задумчивости он положил руку на спинку, провел пальцами по бархатной поверхности. Хальперин испытывал разочарование.
Шеф полиции, который отчитывался перед ним каждый час и давал слово, что все будет на высоте, что «ребята в случае чего сработают первоклассно», что ситуация полностью под контролем, позвонил пять минут назад и дрожащим голосом сказал: «Мы их потеряли».
У Хальперина были некоторые сомнения насчет профессионализма полиции, но всю глубину кризиса он прочувствовал только сейчас. Не те нынче времена; то, что раньше воспринималось всерьез, теперь стало предметом для шуток. Изменились граждане, стали вести себя иначе; их идеалы теперь в руках телевидения; даже дети больше не играют ни в разбойников, ни в военных. Смешно, но полицейских перестали уважать и бояться, а ведь еще тридцать лет назад все было по-другому, да и теперь в восточных регионах, несмотря на большую преступность, к порядку относятся серьезней, чем в Никте. Здесь государственный порядок стал каким-то игрушечным, его можно повесить в рамке на стену.
А в чем причина всего этого? В улучшении качества жизни? В уверенности в завтрашнем дне? В успехе биокибернетики? Да нет же, в тотальном оглуплении, вот в чем. Если раньше, при Траубергах, Борис Хальперин, посол двенадцатого региона в Четвертый, мог заявить с экранов сотен тысяч головидов, что намерен решать энергетические вопросы до полной, окончательной капитуляции противоположной стороны, и никто его за это не упрекнул бы, а народ по популярности даже ставил на один уровень с шеф-оператором, то теперь, чтобы попасть на экран, не нужны заслуги перед родным регионом; необходимо всего лишь заняться пением, музицированием или танцами и попытаться по рейтингу обойти таких как этот придурок Ремо. Но где сейчас Ремо с его «любовью больше жизни»?
Безусловно, Новая Система сильна. Но, прежде чем она по-настоящему наберет обороты, будут сломаны десятки, сотни, тысячи судеб. Ничего не поделать, это жизнь, это работа, это история.
Да нет, это всего лишь веха истории и не больше. А что будет через сотню лет? Неизвестно. Быть может, Новая Система уйдет в прошлое и станет частью Страшного Времени, уступив место более совершенной структуре, над которой нынче корпят сотни гениев науки вроде погибшего этим вечером Астахова.
Этого он никогда не узнает.
Борис пригладил редкие темные волосы и покинул кабинет.
Поднявшись на лифте этажом выше, он вразвалку прошагал в приемную, кивнул Илоне.
– Господин шеф-оператор, к вам господин помощник по внутренним делам, – сказала она экрану, расположенному перед ней.
Дверь немедленно открылась. В глубине кабинета развернулось кресло. Ганф полулежал в нем, закинув ногу на ногу, сжимая в руке бокал апельсинового сока. Он по привычке щеголевато встряхнул головой и прядь, спадавшая на лицо, отлетела назад.
– Мы снова их потеряли, шеф, – сказал Борис. – Смит ушел. Убил имплантолога и одного из полицейских, сержанта, заслуженного работника и отца троих детей. Он отключил систему слежения и убежал вместе с женщиной.
Ганф опустил ноги на пол и наклонился вперед. Видимо, на его лице отразилась всколыхнувшаяся внутри буря эмоций, потому что Хальперин отступил на полшага назад.
– Как это могло произойти?! Я ведь распорядился немедленно арестовать Смита почти сутки назад.
Хальперин несколько раз моргнул, дернул острым кадыком.
– Нет, шеф, вы велели продолжать слежку.
– Борис, кто из нас двоих выжил из ума?
Хальперин вытащил свой миником и включил запись последнего разговора с начальником.
«Шеф, пропала связь с агентами, которые ведут наблюдение за Смитом, – услышал Ганф. – Я послал туда еще нескольких человек. Что-то со спутником, шеф. Он тоже барахлит. – И следом его собственный голос, – Вы будете беспокоить меня из-за всякой мелочи?! Помощник по внутренним делам, по поводу спутников обратитесь в космическое ведомство, не ко мне. Продолжайте наблюдение! – И ответ Хальперина, – Да, шеф».
«Переутомление? Помешательство? Нет, не может быть», – эти мысли Ганф тут же отмел, ведь ежедневные показатели его физического и психического здоровья были как всегда в норме.
Хальперин стоял навытяжку, насколько позволяла ему старческая осанка.
– Слушайте меня внимательно, Борис, – процедил Ганф, – найдите проклятого землянина и прикончите. Вы меня поняли?
Отпустив помощника, он отер со лба испарину и посмотрел на пустой экран. Связь с Энтерроном была отключена в течение четырех с лишним часов. Фридрих активировал систему, чтобы в третий раз просмотреть запись разговора с Хальпериным с камер наблюдения, заранее уверенный, что и на ней будет все то же самое.
Экран затеплился лунным сиянием, и появилась красочная заставка. Фридриху вновь показалось, что картинка изменилась, едва заметно, почти неуловимо. Но на фоне тех неприятностей, что обрушились на него, придавать значение этой невинной самодеятельности Энтеррона ему было недосуг. К тому же, во время общения с Башковитым, Фридрих никогда не смотрел на экран, исключением был только просмотр новостей, что транслировались по главным каналам СМИ. Он и сам не знал, почему так не любил смотреть на заставку с изображением Башни Правительства, части Площади Вечного Дня и фрагмента улицы Двенадцати Регионов. Вероятно, экран ассоциировался у него с искусственным глазом, в который непристойно смотреть.
«Новая Система сильна, – говорил утром Энтеррон. – Ее фрагменты при поломке имеют способность самовосстанавливаться. В скором будущем человечество станет единым организмом, живущим одной счастливой жизнью: “…с одной стороны, мир сонных грёз, совершенство которых не находится ни в какой зависимости от интеллектуального развития или художественного образования отдельного лица, а с другой стороны, действительность опьянения, которая также нимало не обращает внимания на отдельного человека, а скорее стремится уничтожить индивид и освободить его мистическим ощущением единства”».
Это были слова Ницше. Энтеррон все чаще начинал цитировать древних, и Фридрих чувствовал, что в этом есть какой-то подвох. Он не забыл, как утром что-то неожиданно случилось с интонацией Энтеррона, больше это не повторялось, но сохранялось ощущение, что искусственный интеллект ведет себя непривычно. Еще какие-то слова крутились в уме, кажется «избавление через иллюзию».
