На ней были гольфы цвета асфальта с оранжевой тесьмой под коленом, на которой сбоку покачивались легкие гроздья рябины. На ногах - зеленые полусапожки из тонкой замши с темными шнурками и перламутровыми плоскими пуговицами у тонкой щиколотки.
- Я многое знаю...
- Ничего ты не знаешь, - жарко и сердито выдохнула Валерия. - За тот месяц, что тебя со мной не было, ничего нигде не произошло.
- Я виноват...
- Не спеши брать на себя вину, если ничего не знаешь...
- Я знаю.
- Ну и знай!
В коротких перерывах между репликами мы целовались.
- Ты, при чем тут ты...
- Кто поможет тебе и отцу? - спрашивала она.
- Нужно ли помогать мне?
- Да.
С площади Курского вокзала - налево. И еще раз налево, к Яузе, желтой ленте среди улиц, к самой медленной реке. Сначала виден Костомаровский переулок и мост. За мостом на взгорье - церковь Сергия в Рогожской поднимает зеленые купола и колокольню. Ее видно как на ладони. Под белыми ее стенами, ниже холма, летом - таинственно-тревожная зелень, осенью крутые обнажившиеся яузские откосы. Это самое таинственное место в Москве. Если подняться к Андроникову монастырю, над головой вырастут зеленые навершия и флюгеры, серая древняя стена, и вдали, в зеленовато-золотом от солнца просвете, между новыми домами видны кремлевские башни, а справа Строгановский дворец.
После наступления темноты лучше не бродить по знакомым улицам, где высятся груды битого кирпича и голые стены, а сквозь пустые оконные проемы видны ребра балок. Уцелевшие дома на Тулинской и Школьной кажутся островами среди первозданного хаоса. Однажды, когда я прошел под аркой своего тридцатого дома на Школьной, чуть ли не на голову мне упал изрядный кусок деревянного бруса с террасы. Эта терраса выходила во двор, теперь же она обветшала, стекла ее высыпались, деревянная лестница на второй этаж обвалилась. Там, на втором этаже, уже никто не живет. Заборы снесли, и двор стал открытым. Две акации вытянулись так, что их не узнать. Темный гребень кирпичной стены, некогда возвышавшийся над окрестностью, исчез.
Я отказался от попыток осмотреть весь дом. В другой раз я позвонил своему давнему приятелю, который до сих пор каким-то чудом сохраняет за собой две комнаты на другой стороне улицы моего детства.
Под окнами у него шумят пять высоченных лип, и весь двор зелен от травы, от густого мха, покрывающего отмостки и каменное крыльцо, и от древесных крон погожими днями гуляют по траве зеленые тени. Зовут его Терентий Климов. Вижу я его не чаще раза в год, как это водится у хороших знакомых, занятых по горло маленькими и большими делами. Я позвонил ему. Долго никто не снимал трубку. Потом раздался его голос, и я тут же согласился приехать. Шел я к нему от Таганки.
Что-там, в Таганском парке?.. Строительная лихорадка, визжит подъемный кран, на месте танцверанды с деревянным полом, с навесом от дождя - безликие кирпичные стены. Срыты и веранда, и вековые липы, укрывавшие ее, а Верочка-билетерша ныне готовит студентам и школьникам пунш в дискотеке под неестественно оживленные ритмы эпохи ориньянского человека.
Шел я по моей стороне улицы, которая уже была огорожена. Некоторые дома начали реставрировать: это единственная в Москве ямщичья слобода, которая до сего дня уцелела и сохранила свой облик. Не удержался и заглянул в пустое окно нашего дома: там на стене остались обои и выступал из стены железный массивный прут - остаток старинной коновязи.
Под высокой обувной мастерской просеменила знакомая старушка, тетя Фима; перешла улицу. Увидел, как она вошла в ворота. Ускорил шаг; следом за ней оказался во дворе, напротив старого деревянного флигеля. Ее не было.
Я взбежал по деревянной лестнице на террасу двухэтажного дома, позвонил у входной двери. Услышал, как неровно, захлебываясь, прозвенел в коридоре звонок. За дверью, обитой черным дерматином, раздались шаги. Щелкнул замок. Звякнула цепочка. Открыл дверь, вошел. Полутьма в коридоре, пыльная газовая плита видна в открытую на кухню деревянную дверь. Все так, как было много лет назад. Никого. Позвал:
- Терентий?
И женский голос откликнулся ласково:
- Да заходи же, Володя!
Тогда я, не глядя, проскочил коридор, толкнул дверь в комнату, вошел. И тут же раздался чей-то вскрик. Но было поздно.
Мгновение невесомости - и я увидел зашторенное окно, цветок бегонии в глиняном горшке, полуприкрытый шторой, серую пыль в широком луче сумеречного света.
...Резкая боль в левом плече, провал в сознании. Когда пришел в себя, то не услышал сначала ничего, кроме собственного дыхания. Даже с улицы не доносилось ни голосов, ни шума машин. Я полулежал на бетонном полу, по самые плечи в воде. Пахло краской, сыростью, плесенью, словно меня перенесли в другое пространство.
Я боялся пошевелить рукой. Лежал с открытыми глазами и ловил сумеречные пятна света надо мной. Едва-едва стал доноситься далекий шум улиц. Это успокаивало. Наконец я решился. Шевельнул правой рукой, потом левой - ничего, все в порядке, кости целы. Медленно поднялся на ноги. Зазвонил телефон. Сообразил, что это рядом. Отряхнулся. Куртка, брюки, рубашка были мокрыми, липкими.
Нащупал в бетоне углубления, похожие на ступени. Стал подниматься наверх, а телефон все звонил. Выбрался на балку, потом - на деревянный пол в коридоре. В черное зияющее отверстие в стене, которую начали, видно, ломать, были видны далекие вечерние огни. Подошел к телефону.
- Тереша, ты? - раздалось в трубке.
- Нет. Его нет. Он переехал.
- Куда?
- Не знаю.
- Кто это?
- Домоуправ. - И я повесил трубку.
Увидел в углу кухни газовую плиту. И снова коробок спичек с желтой этикеткой оказался под рукой. Я разжег газ, все четыре конфорки. Закрыл дверь в комнату без пола. Стало тепло. Снял одежду, развесил ее на чудом уцелевшей бельевой веревке, привязанной к вешалке и гвоздю в стене. Снова зазвонил телефон. Подошел. Спросил:
- Вам кого?
- Вас.
- То есть?..
- У подъезда вас ждет машина.
- Спасибо. Ах, это вы... узнал вас по голосу.
- Да, это я. Водитель из Хосты. Жду вас.
- Я немного обсохну...
- Поторопитесь.
- Ладно, ладно...
Я сразу нашел его. Машина стояла у бывшей обувной мастерской. Дернул предупредительно распахнутую дверцу. Мы сорвались с места.
- Вас оштрафуют, - сказал я.
- О, нет, - ответил он, улыбнувшись. - Прибор покажет только шестьдесят, ни километром больше.
- Чему вы улыбаетесь?
- Приятно, что с вами ничего не произошло... плохого.
- Если случившееся означает, что со мной ничего не произошло, то, представляю себе, что меня могло ожидать... или ожидает. Вы можете ответить на этот единственный вопрос?
